Хунвэйбин

Документальный рассказ

1

Высоко стоит солнце над столицей Китая, но несравнимо выше реет знамя великих идей председателя Мао! Печет солнце, но мы не ощущаем его жара, потому что внутри у нас полыхает пламя революционной борьбы! Солнце, ты просто пособник черных империалистов и ревизионистов! Напрасно ты надеешься, что мы соблазнимся прохладой тени и откажемся от решительных действий. Мы скрепим наши сердца, не побоимся жертв, преодолеем десять тысяч препятствий! А ты, солнце, ты что-то недостаточно красное! Тебе нужно бесконечно учиться, чтобы стать хотя бы таким красным, как обложка Драгоценной красной книги – цитатника председателя Мао! И никогда тебе не стать таким красным, как сердца хунвэйбинов – красных гвардейцев, застрельщиков революции, передового отряда классовой борьбы, стоящего на защите председателя Мао и интересов Китая! Погоди, солнце, настанет ещё время, когда мы истребим всех врагов на Земле, и тогда мы запустим ракету, подлетим к тебе, выстрелим тысячей атомных бомб и уничтожим тебя! Добьемся победы над солнцем! Опрокинем солнце! Долой солнце!

«Что ты там выглядываешь?!»  

Я отвожу глаза от солнца, зажмуриваюсь и поворачиваю голову на голос. В черноте пляшут желтые цветы, а когда я открываю глаза, эти цветы становятся черными. Я моргаю, и цветы растворяются.

Передо мной стоит мальчик постарше меня, в шортах, белой майке и сандалиях. Это мой друг Чжан Большая Голова. Даже бритая, его голова по сравнению с тощим тельцем кажется огромной. Как может такая большая голова удерживаться на такой тонкой шее?

Я сижу у ворот дома в узкой улочке, ветхая дверь выкрашена красной краской. Пенек, на котором я сижу, когда-то был каменным львом, но этот феодальный пережиток уничтожили, разбили его кувалдой. Как учит председатель Мао, старое мышление, старая культура, старые привычки, старые обычаи – все четыре пережитка должны быть сметены! Сокрушим четыре пережитка!

«Проникнемся решимостью, пойдем на любые лишения! Что ты тут расселся?» – говорит Большая Голова.

«Быть готовым к войне, быть готовым к катаклизмам! Я слежу, чтобы черные империалисты не забросили в наш район диверсантов!» – говорю я.

«Ты не слышал?! Пока ты тут сидел, «Стальные кулаки» уже поймали диверсантов! Их сейчас поведут на общее собрание. Бежим скорее, пока их не увели!»

И вот мы несемся по улицам и переулкам. От скорости окружающие предметы сливаются, и остаётся только ощущение цвета: красные полотна лозунгов, синее небо, белые дацзыбао повсюду.

Издалека слышен шум, который становится все громче и громче. Это гром барабанов и возгласы толпы.

За очередным поворотом врезаемся сзади в колонну людей.

«Сражаться с собственничеством, осуждать ревизионизм!» – кричит через громкоговоритель кто-то впереди.

«Сражаться с собственничеством, осуждать ревизионизм!» – вторит ему хор голосов.

Нужно во что бы то ни стало пролезть в первый ряд – туда, откуда доносится голос. Там всё самое интересное! Там можно будет увидеть бычьих демонов и змеиных духов – проклятых врагов народа и председателя Мао!

Тут гора людей, море людей. Тесно так, что стоящие рядом касаются плечами и наступают друг другу на ноги. Взрослому бы ни за что не протиснуться, но мы пробираемся, выискивая пустые места между ног.

«Разгромим контрреволюционный лагерь!» – кричит хор.

Мы пролезаем под длинными и широкими носилками, на которых установлен портрет председателя Мао. Портрет великого председателя обит красной тканью, украшен цветами и зелеными ветвями.

«Вырвем с корнем черную банду!» – кричат спереди.

«Вырвем с корнем черную банду!» – кричим мы в ответ что есть силы.

Ползем дальше, огибая древки знамен, транспарантов и портретов великого председателя Мао. Как прекрасны эти знамена, ярко-алые, как кровь героев. Под этими знаменами хочется постоянно идти на новые подвиги. Как учит председатель Мао: «Тысячи тысяч бойцов уже героически принесли в жертву свои жизни во имя интересов народа. Поднимем же выше их знамя, пойдем вперед по обагренному их кровью пути!»

«Вычистим всех уродов и чудовищ!» – вопим мы, что есть силы.

Прямо в уши бьют барабан и звонкие гонги. Это наш красный оркестр. Когда враги слышат подобные раскатам грома и ударам молнии звуки, они трясутся от страха! Как учит председатель Мао: «Американский империализм и советский ревизионизм кажутся громадами, но фактически являются бумажными тиграми и делают предсмертные потуги».

«Покончим с агрессией и гнетом империалистов! Превратим их в ядерную пыль!» – кричат все, ударяя в небо кулаками.

И вот мы оказываемся в первом ряду. Здесь несколько улиц пересекаются, образуя небольшую площадь. Хунвэйбины стоят кругом. Как бесконечно мудр великий председатель Мао, что выбрал их орудием борьбы против черных сил! Он сказал: «Мир принадлежит вам. Будущее Китая принадлежит вам. Вы, молодежь, полны бодрости и энергии, находитесь в расцвете сил и подобны солнцу в восемь-девять часов утра. На вас возлагаются надежды!»

Как великолепны хунвэйбины! Как сверкают на солнце их белые кеды! Как прекрасно сидит на них военная форма! Как пламенем горят алые повязки на руках и Драгоценные красные книги в ладонях! Как блестят значки с изображением председателя Мао! Какую красоту придают их лицам справедливый гнев и ярая ненависть к врагам! Как бы я хотел быть одним из них! Торжественно клянусь перед лицом великого кормчего: я заслужу право быть хунвэйбином, я готов на всё! Я поворачиваю голову, смотрю на моего друга и вижу, что Чжан Большая Голова чувствует то же, что и я. А разве может он думать иначе?! Как можно не мечтать присоединиться к хунвэйбинам?! Ведь это им председатель завещает Китай! Они будут управлять государством!

Центр площади свободен и служит сценой. Мы почти не опоздали, пока тут только один враг. Вот так жиртрест! В нем, наверное, килограмм сто весу, не меньше. Он стоит на коленях. Ещё бы, такую тушу ноги не держат! Рубашка разодрана, и жирное пузо торчит всем напоказ. Одежда мятая и пыльная: его уже хорошенько поваляли по земле. На груди висит табличка: «Идущий по капиталистическому пути правый элемент Чжу Шоучжун». Имя обведено кругом и перечеркнуто крест-накрест. На голове у толстяка тяжелая кастрюля, которая закрывает лицо. Рядом стоит хунвэйбин с палкой, которой бьёт по кастрюле, если толстяк отвечает неправильно.

Рядом прохаживается здоровый детина с громкоговорителем. О, это же сам лидер отряда хунвэйбинов «Стальные кулаки председателя Мао». Это Ван Чжуандоу по прозвищу «Красный кирпич». Его так прозвали после стычки с другим отрядом хунвэйбинов, когда он, схватив кирпич, отбился от пяти вооруженных противников. В той драке ему ножом порезали руку, поэтому большой палец на левой руке у него теперь всегда согнут и торчит в сторону, даже когда Ван Чжуандоу сжимает руку в кулак.

Кирпич подносит ко рту громкоговоритель, наклоняется к толстяку и кричит:

«Давай же, признавайся! Расскажи, как ты пил кровь рабочего класса!»

Толстяк молчит и наклоняется вперед, так что пузо касается земли. Стоящий рядом хунвэйбин бьет по кастрюле, и та издает глухой металлический звук.

Кирпич обращается к зрителям: «Этот гад не хочет отвечать массам! Контрреволюционным молчанием он лишь удваивает свою вину, а его преступления известны и так!»

Удар палкой по кастрюле.

«Чжу Шоучжун, – говорит Кирпич, – содержал черный притон, где каждый день кормил буржуев, капиталистов, империалистов и прочую сволочь сотней блюд феодальной кухни, которую лицемерно называл национальной! В то время, как миллионы людей в Китае страдают от голода, каждый день в его ресторане он и его подельники съедали десять говяжьих и свиных туш! Сто кур и уток! Тысячу яиц!»

            Перечисление омерзительных преступлений вызывает яростный гнев масс. Мы едва сдерживаемся, чтобы не броситься и не растерзать его.

           «Ты жирнее евнухов цинской династии, скотина! Меня тошнит от тебя! – продолжает Кирпич. – А знаешь ли ты, что кто много ест, тот ворует лично у председателя Мао!»

            «Кто много ест, тот ворует лично у председателя Мао» – подхватывает лозунг вся толпа.

«Сукины дети, немедленно откажитесь от своих пяти процентов! Да здравствует государственный контроль!» – кричит Кирпич, и его кулак с торчащим в сторону большим пальцем взлетает вверх.

«Долой идущего по капиталистическому пути черного бандита Чжу Шоучжуна!» – кричим мы и вместе со всеми поднимаем кулаки.

Следует серия ударов по кастрюле, и наконец толстяк встаёт на четвереньки, упираясь руками в землю, чтобы не упасть.

«Это ещё не всё! На деньги, вырученные от эксплуатации трудящихся, контрреволюционный элемент Чжу Шоучжун жил в роскоши, как настоящий помещик. И вот доказательство!» – говорит Кирпич и достает из кармана наручные часы, блестящие на солнце золотым.

«Отвечай, откуда у тебя эти часы? Сколько крови и пота ты выжал из рабочего класса, чтобы завладеть этим феодальным излишеством?»

Толстяк что-то отвечает, но из-под кастрюли его не слышно, поэтому Кирпич снимает кастрюлю и бросает её на землю. Половина головы толстяка обрита.

«Это часы моего отца», – дрожащим голосом говорит толстяк, глядя перед собой, не смея поднять глаза.

«Собачий пердёж!» – орет Кирпич ему прямо в ухо и бьет коленом в лицо.

Толстяк заваливается на бок и лежит на земле, раскинув дряблые руки, из носа у него течет кровь. Кирпич подносит часы под струю крови и держит несколько секунд, пока на они не покрываются красным. Тогда он поднимает часы высоко над головой и кричит: «Железные доказательства, несокрушимые, как скала!»

«Разобьем собачьи головы идущих по капиталистическому пути!»

«Опрокинем захватившую власть клику тайных монархистов!»

Кирпич замечает, что толстяк неподвижно лежит на земле, и восклицает:

«Смотрите-ка, он пытается притвориться мертвым!»

«Поднять его! Поднять! – кричим мы, – Чертов капиталист Чжу Шоучжун ещё недостаточно ответил перед народом!»  

Кирпич и стоящие рядом хунвэйбины начинают пинать тело толстяка, но тут круг размыкается, и с одной из боковых улиц выволакивают ещё нескольких уродов и чудовищ. Они влетают в центр круга реактивными самолётами – руки у них выкручены назад и вверх, как крылья, и идут они, согнувшись пополам, так что голова становится похожей на кабину пилота. Они бледны, их лица перекошены от страха. Ну, в самом деле – бычьи демоны и змеиные духи, лучше и не скажешь! Какие они смешные и жалкие!

И как прекрасны доставившие их хунвэйбины. Среди них лучшие члены отряда «Стальные кулаки». Это настоящие богатыри, безупречные солдаты председателя Мао.

Вот Ли Айго по прозвищу Хирург. Его отчислили с медицинского факультета ещё до Великой культурной революции, а своё прозвище Хирург получил за то, что во время допроса одного из своих бывших учителей скальпелем вскрыл ему живот и плеснул ему в разрез соевого соуса, а потом вылил ему на лицо перечной воды. Учитель визжал, как свинья, и корчился, разбрасывая кишки по полу, пока не упал с лестницы, разбив голову о каменный пол.

Вот Гэн Чжи известный под именем Гэн Пять Ровных. На спине у него вытатуированы пять иероглифов «ровный». На собраниях он говорит, что сделал эту татуировку, чтобы подчеркнуть свою верность председателю Мао и твердую решимость никогда не отклоняться от линии Великой культурной революции. Но мы знаем, что каждый иероглиф также обозначает пять женщин, с которыми он переспал. В основном, это враги народа, которых он насилует во время допросов. Сам Пять Ровных говорит, что только так можно передать этим тварям немного революционного сока. Он дал клятву не останавливаться на достигнутом и стать Гэн Десять Ровных.

Вот Су Палач. Никто не знает, как его настоящее имя. Его фантазия поистине неистощима! Он без устали придумывает все новые и новые способы воздействия на врагов и национальных предателей. «Ныряющая курица», «Курящийся зад», «Прогулка по граблям», «Кормление клопов», «Железная обмотка», «Холодный доуфу», «Турбулентность, «Особый массаж», «Обезьяна на дереве», «Небесный факел», «Наткнись на кулак» – названия придуманных им затей известны уже не только в Пекине. Его последнее изобретение потребовало серьезных знаний: нужно посадить двух предателей в соседние комнаты и обмотать проводом, так чтобы они по собственному желанию могли пускать по проводу ток. А потом каждому нужно сообщить, что сосед его оговорил. Какая умора смотреть, как эти твари до смерти жарят друг друга! Это называется «Враг бьёт врага».

Много ещё удальцов среди «Стальных кулаков председателя Мао», но не время перечислять их всех. Сейчас начнется основное представление: выродков, которых только что выволокли на площадь, сейчас будут готовить к отправке на общее собрание.

Их ставят на колени в ряд. Кирпич прохаживается перед ними, раздумывая, с кого начать. Он останавливается рядом с молодым гадом, у которого на табличке написано: «Художник-извращенец Ван Фэй». Имя перечеркнуто красным крестом. Это молодой парень, похожий на студента.

«Кто признается, того щадят! Кто упорствует, с тем разговор суровый! – провозглашает Кирпич. – Признавайся, Ван Фэй, в чем твоя вина перед народом?»

«Я невиновен! Я всегда был верен партии и председателю Мао».

«Собачий пердёж! Если бы ты был верен председателю Мао, тебя бы не выволокли! – восклицает Кирпич и дает художнику затрещину. – Подумай хорошенько! Что ты натворил?! Признавайся! Даём тебе последний шанс исправиться!»

Хороший подзатыльник подкрепляет его слова.

«Я рисовал этюды!» – лепечет художник.

«Какие ещё этюды?!» – спрашивает Кирпич.

Хирург наклоняется к Кирпичу и шепчет ему что-то на ухо. Глаза Кирпича вспыхивают революционным огнем, из ноздрей идет революционный пар!

«Ах, ты, ничтожество! Кощунник! Голых женщин рисовать любишь? Быстро признавайся!» – кричит Кирпич и с размаху бьёт художника ладонью по лицу.

«Это натура, это особый вид искусства», – пытается оправдаться тот.

«Твоя мазня оскорбляет нравственность революционных масс! Это мазня разложенцев и феодалов! Долой извращенца Ван Фэя! Опрокинем банду художников-маньяков!»

«Долой извращенца Ван Фэя! Опрокинем банду художников-маньяков, растлевающих китайскую нацию!» – подхватываем мы.

Град ударов со всех сторон обрушивается на художника. Он падает на землю, но его тут же поднимают и выкручивают руки за спиной. Кирпич хватает его за шиворот и кричит в ухо:

«Говори, это Гоминьдан надоумил тебя рисовать голожопых женщин? Чтобы развращать китайский народ?»

«Я никого не знаю из Гоминьдана!»

«Врешь, подонок!» – кричит Хирург.

Откуда-то он достаёт маленький радиоприёмник и показывает его всем, высоко поднимая над головой: «Смотрите, что мы нашли в его комнате!»

«Отвечай, что это?» – спрашивает Кирпич художника.

«Это радио», – еле слышно говорит художник, и съеживается, потому что понимает, что такой ответ не может быть правильным.

Он угадал, и в подтверждение Хирург бьёт его приёмником по голове.

«Подумай-ка ещё! – говорит Кирпич. – Если кто ерепенится, пусть знает, что наши руки не мягкие. Что это?!»

«Не знаю», – говорит художник.

В ту же секунду на его голову обрушивается удар приёмником. У художника выкручены руки и голова наклонена вперед, поэтому удар приходится ровно по затылку.

Кирпич берет его за волосы, но сразу же отпускает, видя, что рука испачкалась кровью. Он обтирает кровь о рубашку художника, наклоняется к нему и говорит:

«Скотина! Даём тебе последний шанс исправиться! Что это?»

Хирург суёт художнику под нос приёмник, чтобы тому лучше думалось. Художник молчит.

«Может быть, это радиостанция?» – подсказывает Кирпич.

«Да-да, верно, это радиостанция», – спешит согласиться художник.

«А с кем ты связывался с помощью этой радиостанции?»

«С Гоминьданом», – художник понял, что от него хотят услышать.

«С кем именно?» – спрашивает довольный Кирпич.

«С Чан Кайши», – отвечает художник.

«Не слышу! Громче!»

«С Чан Кайши»

«С кем?!»

«С ЧАН КАЙШИ!»

«Ага, значит, кто ты?»

«Я агент!»

«Какой агент?»

«Агент Гоминьдана!»

«Ещё говори! Какой ты ещё агент!»

«Иностранный»

«Не слышу!»

«Я иностранный агент!»

«Вырвем с корнем иностранную агентуру! Встанем на защиту председателя Мао! Защитим интересы Китая!» – кричат «Стальные кулаки».

«Вырвем с корнем иностранную агентуру! Встанем на защиту председателя Мао! Защитим интересы Китая!» – вторим мы.

Гремит барабан, звенят гонги.

Неизвестно откуда в руках у одного из хунвэйбинов появляется банка с краской и малярная кисть. Подняв голову художника и удерживая её за волосы, он выкрашивает ему лицо белой краской. Правильно, теперь все будут знать, что он злодей и подлец! Напоследок художника осыпают градом ударов и оставляют в покое. Теперь он готов к тому, чтобы участвовать в общем собрании.

Пять Ровных указывает Кирпичу на молодую женщину. Видно, что с ней уже провели кое-какую работу: ее волосы криво острижены, под глазом вырос большой сизый синяк, губа треснула, и на краю рта запеклась кровь. На табличке, висящей у женщины на шее, написано: «Классовый диссидент Ли Ся». На имени красной краской поставлен косой крест.

Пять Ровных говорит:

«Ли Ся! Признай свои ошибки! Выступи с самокритикой. Кто признается, того щадят. Кто упирается, того наказывают».

Женщина молчит.

Пять Ровных обращается к зрителям:

«Председатель Мао учит, что влияние буржуазии и оставшейся от старого общества интеллигенции будет еще долго существовать в нашей стране. Эти интеллигенты враждебно относятся к нашему государству. Им не по душе наше государство диктатуры пролетариата, они питают привязанность к старому обществу. При всяком удобном случае они подстрекают к волнениям, стремятся ниспровергнуть Коммунистическую партию и возродить старый Китай. Они готовы капитулировать перед империализмом, феодализмом и бюрократическим капитализмом. Это ультрареакционные элементы, настоящие национальные предатели! Мы должны безжалостно выполоть дочиста всю сорную траву национального предательства!»

«Выполоть дочиста всю сорную траву национального предательства!» – повторяют все.

«Национальные предатели, ловко маскируясь, проникли во все сферы нашего общества – в партию, в прессу, в искусство и так далее. Но самое ужасное – они проникли в наше образование. Как жуки короеды, они точат судно, которое ведет наш великий кормчий. Они ведут подрывную деятельность в школах, в университетах и даже в детских садах! Они наносят свой подлый удар в самое сердце нашей революционной родины, портят детей революционных масс, растят себе черную смену! Подобно змеям и скорпионам, запускают смердящий яд буржуазного образования в кровь нашего народа! Мы должны уничтожить пять видов ядовитых тварей – уничтожить землевладельцев, богачей, реакционеров, порченых и правых! Уничтожим авторитет буржуазного образования и буржуазных знаний!»

«Уничтожим авторитет буржуазного образования и буржуазных знаний! Расправимся с пятью видами ядовитых тварей!» – повторяем мы.

«Одна из этих ядовитых тварей как раз перед нами! – говорит Пять Ровных, рукой указывая на женщину. – Эта сколопендра втерлась в университет и развернула там подрывную контрреволюционную деятельность. Она льстила членам университетского парткома! Лезла в партию! Безнаказанно вела пропаганду буржуазных ценностей и империалистической науки!»

«Смерть! Смерть классовому диссиденту!» – доносятся крики из толпы.

«Погодите, – говорит Пять Ровных, – нужно в этом деле разобраться хорошенько! Нужно, чтобы эта ядовитая жаба сама признала ошибки и покаялась!»

«Что же ты молчишь? – обращается Пять Ровных к женщине. – Или, может быть, аудитория не та? Или ты смелая только перед своими студентами брехать?! Что ж, придется тебе напомнить! Твои же собственные студенты, испытывая отвращение к твоей антикитайской лжи и желая положить решительный конец твоей реакционной деятельности, записали твои слова и передали их нам!»

Женщина молчит.

Пять Ровных достает бумажку, разворачивает её и обращается ко всем:

«Послушайте-ка, что она говорила, – он читает по бумажке, – ”Я верю в химию, науку не только сегодняшнего дня, но и будущего. Химия, как и другие точные науки, помогает сделать жизнь людей лучше, а рассуждения о революции – это всё пустая болтовня”. Как твой поганый язык повернулся сказать такое?! Твоя химия – это продажная девка империализма! Единственная полезная наука нашего времени – это наука революции, вершина которой это учение председателя Мао. Старое общество создавало культ вокруг никчемных знаний! Как учит председатель Мао, нужно вытравить в массах всякое преклонение перед бесполезными знаниями старой интеллигенции!»

«Вытравим преклонение перед бесполезными знаниями!» – кричим мы.

«А вот ещё, – продолжает Пять Ровных, – ”Китаю сейчас нужны не революционеры, а специалисты. Нужны сейчас, а через двадцать пять лет станут еще нужнее. А политику и идеи Мао люди быстро забудут!” Какое чудовищное кощунство! Идеи председателя Мао уже безоговорочно победили в Китае, а через двадцать лет завоюют весь мир. Идеи председателя Мао, как только ими овладевают широкие народные массы, становятся неиссякаемой силой, всесокрушающей духовной атомной бомбой. Они навечно станут путеводным светом человечества, а тебя, ничтожное насекомое, люди забудут уже через десять дней».

Пять Ровных делает паузу, чтобы революционные массы могли выразить своё справедливое негодование. Мы выражаем его, бросая в гадину тухлые овощи и арбузные корки.

«Или вот, – говорит Пять Ровных и читает, – ”Смотрите, нашу великую партию растоптали и превратили непонятно во что! Посмотрите на народ! Посмотрите на страну! Как можно наладить экономику, если только заниматься революцией и болтовней? Половина страны голодает, люди прозябают в нищете, а они несут чушь про величие Китая и отпор империалистам. Смешно слушать!” Бред, ложь и провокация! Обещания повысить зарплаты и улучшить материальное положение – это мошеннические трюки старого ревизионизма и попытка совратить революционеров! Что ты – выскочка из буржуазного эксплуататорского класса – знаешь про жизнь народа?! Ты – живущая в шикарных условиях общежития для учителей, жирующая и ничего не производящая?! А знаете ли вы, – обращается Пять Ровных к зрителям, – что у этой выскочки из интеллигентных кровопийц, кроме супружеской двуспальной кровати, была в общежитии ещё и кушетка и софа для гостей?!»

«Свергнем купающуюся в роскоши банду духовных аристократов, захвативших систему образования!»

«У народных масс, – продолжает Пять Ровных, – никогда не было такого подъема духа, такого боевого задора и высокого дерзания, как сейчас! Весь народ готов сплотиться вокруг председателя Мао и вытерпеть любые тяготы и бедствия ради великой победы. Голод и жажда только сделают из нас более лучших революционеров! Нашей нации искони присущ стиль упорной и самоотверженной борьбы, и мы должны развивать этот стиль. Как учит председатель Мао, для нашего народа на миру и смерть красна: смерть за интересы народа весомее горы Тайшань, смерть за интересы фашистов, за интересы эксплуататоров и угнетателей народа легковеснее лебяжьего пуха!»

«Долой интеллигентов-кровопийц!»

«Эта предательница также угрожала территориальной целостности нашей Родины! Послушайте, что она говорила: ”Теперь вот обещают вернуть Тайвань. Зачем нам Тайвань? У нас и так все силы уходят на подготовку к войне! Вы сначала у нас здесь, на материке, жизнь устройте, потом думайте про Тайвань! Оставьте их в покое”. Такие призывы недопустимы! Вот уже двадцать лет под защитой американского империализма гоминьдановская хунта проводит бесчеловечную фашистскую политику по отношению к населению Тайваня! Они безжалостно расправляются с рабочими и крестьянами, они убивают мужчин, насилуют женщин и распинают детей! Под властью гоминьдановской хунты Тайвань превратился в базу для военной агрессии и постоянных провокаций Соединенных Штатов, которые вместе со своими прихвостнями в различных странах бешено готовят новую мировую войну и угрожают всему миру. Но, как учит председатель Мао, китайская территория Тайвань и все находящиеся в иностранных государствах военные базы США – все это петли на шее американского империализма. Не кто иной, как сами американцы сплели и надели себе на шею эти петли, отдав их концы в руки китайскому народу и всем другим народам земного шара, любящим мир и выступающим против агрессии. Чем дольше американские агрессоры будут оставаться в этих районах, тем туже будут затягиваться петли на их шее! И если говорить о нашем желании, то мы не хотим воевать ни одного дня. Однако если обстоятельства вынудят нас воевать, то мы в состоянии вести войну до конца, и если империалистические молодчики решатся развязать третью мировую войну, то они не добьются никаких других результатов, кроме ускорения своей гибели. Американский империализм, повсюду бесчинствуя, ставит себя в положение врага народов всего мира и все более изолирует самого себя. Атомные и водородные бомбы в руках американских империалистов не запугают тех, кто не хочет быть рабом. Не остановить бури гнева народов земного шара против американских агрессоров! В борьбе против американского империализма и его цепных псов народы всего мира непременно одержат еще более великие победы. Мы – за уничтожение войны, нам война не нужна, но уничтожить войну можно только через войну. Как учит председатель Мао, если хочешь, чтобы винтовок не было, – берись за винтовку. Покончить с агрессией и гнетом империалистов – это задача народов всего мира! Наш долг вернуть Тайвань и освободить народные массы от гнета фашиствующей хунты!»

«Покончим с агрессией и гнетом империалистов! Вернем Тайвань! Тайвань наш!» – скандируют все.

«Но все прочие отвратительные преступления этой служанки реакционных сил меркнут по сравнению с её самым чудовищным злодеянием», – говорит Пять Ровных и делает паузу, чтобы каждый мог представить самое страшное из возможных злодейств.  

«Эта мразь посмела люто, бешено оскорблять великого соратника и боевую подругу председателя Мао – товарища Цзян Цин!»

Ропот возмущения прокатывается по толпе.

«Осмелишься ли ты повторить перед всеми, что ты говорила про вдохновителя побед Великой культурной революции товарища Цзян Цин?!».

«Ничего я не говорила!» – отвечает женщина.

«”В жизни Цзян Цин тоже есть спорные моменты. Что она делала до того, как познакомилась с председателем Мао?”, – это разве не твои слова? Да-да, мы всё знаем, что ты несла. Ты думала, это сойдет тебе с рук? Знай же: у революционных масс всюду есть уши! Не надейся, что твоя ядовитая клевета, нашептанная империалистами и гоминьдановской хунтой, останется незамеченной!»

Посмотрите-ка на неё! Как она съёжилась от страха, когда ей предъявили свидетельство её преступления! Она оглядывается по сторонам, как затравленное животное. Она и есть животное – проклятый бычий демон, уродливый змеиный дух! Долой уродов и чудовищ!

«А что ты имела в виду, говоря, что у товарища Цзян Цин есть спорные моменты? Расскажи нам! Что, язык отсох? Какое право ты имеешь ставить под сомнение революционную чистоту товарища Цзян Цин? Или, может быть, ты сама безупречна? Расскажи-ка нам, сколько у тебя было мужчин! Ты ведь похотливая бабёнка, а?»

«Неправда! Это неправда!» – кричит женщина.

«Расскажи нам, как ты путалась со всеми подряд!»

«Это вранье!»

Пять Ровных делает стоящему рядом с женщиной хунвэйбину знак, и тот достаёт две старых стоптанных тряпичных туфли.

«Признайся! Скажи: ”Я потаскуха!” Кто признаётся, тому снисхождение!»

«Вранье!»

Хунвэйбин хлещет женщину по щеке туфлёй.

«Скажи: ”Я истыканная в ста местах черепаха!”»

Шлепок туфлей по голове.

            «Скажи: ”Я дырявая туфля!” Скажи, и тогда мы не станем раскрывать твои преступления! Дальнейшее запирательство бессмысленно! На тебя уже дали показания!»

Женщина молчит. С какой ненавистью она смотрит вокруг!

«Твой муж всё нам про тебя рассказал! Он признал свои ошибки и отрекся от тебя! Он рассказал, что ты шлялась повсюду и искала мужиков, как сука ищет кобелей! Он даже рассказал нам, как ты приводила к себе иностранцев!

Хунвэйбин без остановки хлещет женщину туфлей.

«Он рассказал нам, как ты избавилась от своего ублюдка! Это, пожалуй, было правильно. Нельзя, чтобы твои черные выродки поганили нашу землю!»

Услышав это, женщина пытается вырваться, но цепкие руки хунвэйбинов крепко держат её. Она ревёт, слезы текут, смешиваясь с пылью на щеках, из носа текут сопли и свисают длинными нитями с подбородка.

«Долой классового диссидента Ли Ся!»

«Долой классового диссидента Ли Ся!» – кричат все, поднимая вверх кулаки.

Пять Ровных решает, что с неё достаточно. Теперь она готова принять участие в общем собрании. Можно переходить к следующему преступнику.

Теперь допрос снова поведет Кирпич, и уже видно, кого он оставил на сладкое. Это здоровый мужик с седыми волосами. На нем синий партийный костюм – наглухо застегнутый френч с накладными карманами и синие брюки. На шее у него болтается табличка: «Чёрный бандит Чэнь Дэцзин». Имя перечеркнуто крестом. Два хунвэйбина держат мужика за плечи. Он стоит на коленях, но спину держит прямо и смотрит тигром. Такого непросто будет расколоть.

Кирпич подходит, встает напротив него, наклоняется, так что его лицо оказывается ровно напротив лица мужика.

«Ты что это, на парад на площади Тяньаньмэнь собрался, сволочь?!» – кричит Кирпич мужику прямо в лицо.

Мужик даже не моргнул – смотрит сквозь него.

Но Кирпича так просто не собьешь.

«Держите его крепче», – командует Кирпич стоящим рядом хунвэйбинам, хватается за карманы на груди у мужика и разом срывает их. Мужик только дернулся вперед, но ни слова не сказал. Кирпич запускает пальцы за ворот френча и следующим рывком раздирает его до середины, так что пуговицы разлетаются в разные стороны.

Кирпич обращается к зрителям:

«Тут товарищ только что выступал с критикой, – Кирпич бросает взгляд на женщину, которая бьется в истерике, – мол, народ чуть ли не голодает. Это, конечно, была черная ложь, но, я так думаю, отчасти такая возможность допустима. Как учит председатель Мао, кто служит народу, тот не должен бояться критики. Критиковать может любой! Пусть нам правильно указывают – и мы готовы исправлять свои недостатки. Пусть предложение будет полезным народу – и мы его примем. Но только критика должна быть обоснованной! Товарищ правильно отметил, китайский народ трудится, не покладая рук, а результаты все еще невелики. В чем дело? Что нам мешает? Я скажу прямо – происходит саботаж революционного дела! У нас снова подняли голову консерваторы! Саботируют парткомы! Они забиты старыми монархистами и реакционерами, которые мешают председателю Мао и его верным соратникам проводить свою политику! Они по-прежнему служат своим хозяевам – ревизионистскому командующему Лю Шаоци и главарю номер два Дэн Сяопину!»

«Свергнем черный партком!»

«Опрокинем Лю Шаоци и Дэн Сяопина!»

«Долой черного бандита Чэня!»

«Я расскажу вам про Чэнь Дэцзина. Накануне Освобождения этот хамелеон пролез в партию. Двадцать лет он узурпировал руководящие должности! Он превратил партком в черное логово империализма и реакционизма!».

Кирпич поворачивается к мужику, который по-прежнему стоит на коленях, глядя куда-то перед собой:

«Склони голову! Покайся! И тогда мы дадим тебе шанс искупить свою вину».

Губы мужика сжимаются в узкую линию, ноздри раздуваются. Он выставляет вперед правую ногу, встает на одно колено и, пересиливая давление удерживающих его хунвэйбинов, поднимается во весь рост. Какая неслыханная дерзость! Как он смеет противиться воле народных масс!

Чеканя каждое слово, мужик говорит: «Так может говорить только незрелая молодежь! Что вы понимаете в революции?! Я до последнего дыхания верен нашему любимому вождю! Мы все, весь партком преданы нашей партии! Мы сражались за освобождение, эпоха Мао Цзедуна создана нами!»

Это всё, что он успевает сказать. Сзади подлетает Су Палач и бьёт его по ногам куском арматуры. Мужик снова падает на колени.

Кирпич кричит:

«Ты и твой хозяин Лю Шаоци предали председателя Мао! Вы не слушали его слов! Вы самозванно объявили себя коммунистами, пошли по капиталистическому пути, против идей Мао!»

«Я всю жизнь отдал делу революции, всю жизнь честно служил народу и партии!» – возражает мужик.

«Двадцать лет вы помыкали нами, пили нашу кровь!»

«Какую твою кровь, молокосос? Тебя еще не было на свете, когда я сражался за революцию!»

«Заткнись, ублюдок!»

Мужик разрывает на себе рубаху и показывает шрамы на животе.

«Вот! Смотрите! Я пролил кровь за революцию!»

«Послушайте, как врёт этот капиталистический выродок! Заткнись!»

Хунвэйбины выкручивают мужику руки за спину.

«Ты карьерист, раб узурпировавшей власть черной банды, лжекоммунист и враг идей Мао!»

«Я верен председателю Мао! Я пожимал ему руку в Яньани!»

«Врешь, сукин сын! Ты пожимал руку Лю Шаоци! Пожимал?!»

«Да, пожимал!»

«Вот! Признался! Как ты смеешь хвастаться этим?! Лю Шаоци предводитель крупнейшей в Китае буржуазной клики! Он виноват в том, что Китай отклонился от плана председателя Мао и скатился на капиталистические рельсы!»

«В Партии есть дисциплина. Нельзя за всё винить Лю Шаоци! Всё, что он делал, одобрялось партией и лично председателем Мао!»

Кирпич с размаху бьет мужика кулаком по голове

«Говори: Лю Шаоци предатель!» – орет Кирпич.

«Лю Шаоци коммунист!»

Удар.

«Говори: Лю Шаоци иностранный агент! Вредитель!»

«Лю Шаоци верно служит народу!»

Удар ещё и ещё раз.

«Кто такой Лю Шаоци?!»

«Да здравствует Партия! Да здравствует Председатель Мао!»

«Как ты смеешь произносить имя великого председателя?! Ты предал его!»

Руки мужика по-прежнему вывернуты назад, поэтому его голова наклонена вперед. Кирпич ставит ногу ему на шею и начинает, надавливая, бить его лицом о землю. С каждым ударом Кирпич произносит:

«Сволочь. Предатель. Сукин сын. Контрреволюционер. Буржуй. Фашист. Гоминьдан».

Песок вокруг краснеет.

«Долой черное царство! Да здравствует великая пролетарская культурная революция! Убьём всех бычьих демонов и змеиных духов!»

Этот призыв служит сигналом, что пора зрителям принять участие в спектакле. Все наваливаются вперед и начинают лупить уродов и чудовищ без разбора. Град ударов обрушивается на врагов. Бьют кулаками, пинают ногами, хлещут ремнями с тяжелыми бляшками. Каждый старается их ударить, но желающих так много, что не все могут дотянуться. Мы с Большой Головой снова можем подползти снизу и дать им пару пинков. Смотрите-ка, у одного мокрые штаны! Да он обоссался от страха! И правильно! Революция должна внушать своим врагам подлинный ужас! Уничтожим реакционеров! Опрокинем реакционные силы буржуазии! Свергнем буржуазных монархистов! Уничтожим землевладельцев, богатеев, реакционеров, дурных, правых! Сплотимся в один на все готовый стальной кулак! Без разрушения не будет развития! В революции нет вины, в бунте правда!

 

2

 

Треск цикад в полуденной жаре.

Уничтожим реакционеров. Опрокинем реакционные силы буржуазии. Свергнем буржуазных монархистов. Уничтожим землевладельцев, богатеев, реакционеров, дурных, правых.

Все то же, но теперь это не крик сотни глоток, а черные иероглифы на разноцветной бумаге.

«Стальные кулаки председателя Мао» стоят в платановой аллее. Вдоль нее, насколько хватает взора, на шестах натянута проволока и развешены грубые рогожи. Рогожи сплошь обклеены дацзыбао, и аллея похожа на коридор с исписанными бумажными стенами.

«Ты сюда смотри!» – говорит Чжан Большая Голова.

Большая Голова указывает на две крупных дацзыбао. Одна написана размашисто, на неё не пожалели краски: «Обратим острие против подлинных национал-предателей! Уничтожим шестую колонну!» Вторая дацзыбао – это длинный текст-пояснение, написанный мелкими аккуратными иероглифами. Я прилежно читаю, несмотря на множество незнакомых иероглифов и слов:

«Как учит нас великий председатель Мао, империалисты и пятая колонна никогда не примирятся со своим поражением и будут делать последние отчаянные потуги. Даже после того, как в стране установятся мир и порядок, они будут продолжать всевозможную подрывную и вредительскую деятельность, будут ежедневно и ежеминутно прилагать усилия к возрождению старого порядка в Китае.

Представители пятой колонны всегда открыто выступали против председателя Мао. Они против воссоединения с Тайванем, против суверенитета, против возвращения Китая в историю в качестве мировой державы. Это откровенное предательство в острой стадии!

Они сеют панику, занимаются саботажем, шпионажем и диверсиями, но хоть они и действуют скрытно, их черный замысел всегда очевиден, мы видим их ясно и успешно с ними боремся!

Но сейчас у нас появились новые враги, гораздо опаснее обычных предателей. Это шестая колонна! Они маскируются под сторонников Председателя Мао, не выдают себя ничем, на словах поддерживают Председателя и его политику, а в действительности представляют собой наиболее опасных его врагов. Они не смеют атаковать Председателя Мао открыто, но они его сдерживают!

Когда мы вернем Тайвань, они захотят остановиться и будут мешать дальнейшему восстановлению исторической справедливости – возвращению десяти тысяч квадратных километров китайской земли, захваченной советскими ревизионистами. Шестая колонна будет надеяться, что великий председатель Мао ограничится этим и не станет распространять миротворческую операцию на остальной мир.

А когда третья мировая война все-таки начнется и мы сбросим первую атомную бомбу на американских империалистов и те станут молить о пощаде, шестая колонна скажет, что этого достаточно, что не нужно сбрасывать на них сотни и тысячи атомных бомб и превращать их в радиоактивную пыль!

Они как ракушки, приставшие ко дну корабля, управляемого Великим кормчим, которые замедляют его движение! Шестая колонна по сто раз на день предает Председателя Мао, гасит пробуждение, остужает пламя революционной борьбы, саботирует всю работу в стране! Так шестая колонна исполняет тщательно проработанный империалистами и ревизионистами чёрный план!

Типичный представитель шестой колонны – это группа хунвэйбинов «Стальные кулаки». Они цепные псы империалистов и ревизионистов! Это они отказываются бить по врагам достаточно сильно! В отношении врагов не может быть достаточной жестокости! Долой шестую колонну! Долой «Стальные кулаки»! Проткнем их десятью тысячами ножей! Расправимся с ними!»

Текст не подписан, но сомнений быть не может: это написал «Боевой красный комитет» – другой отряд хунвэйбинов, люто ненавидящий «Стальные кулаки председателя Мао». Именно в «Боевом красном комитете» состоит Ду Цзинь по прозвищу «Борода», которое он получил за торчащие из подбородка длинные жидкие волосы, которые отращивает и о которых всячески заботится. Ду Цзинь ценный кадр. До начала Великой культурной революции он успел закончить один курс на философском факультете, и может писать самые умные дацзыбао. Только он мог такое придумать, не говоря уже о том, что только он знает достаточно иероглифов, чтобы это написать.    

Жилистая рука толщиной с мою шею пролетает перед лицом и срывает дацзыбао. Я оборачиваюсь. Надо мной возвышается Ван Чжуандоу – Красный Кирпич, лидер «Стальных кулаков».

Кирпич одной рукой комкает сорванную дацзыбао, и мы завороженно смотрим, как огромный кусок бумаги исчезает в его кулаке.

Кирпич объявляет соратникам:

«Оскорбление красных гвардейцев – это прямое оскорбление Председателя Мао. Этот поклёп нельзя оставить безнаказанным! «Боевой красный комитет» ответит за это! Мы сдерём с них шкуру! Вытянем все жилы, а пепел развеем! Ду Цзиня я лично заставлю сжевать собственную бороду! Но в одном они правы! Мы недостаточно жестоки к врагам! Теперь для нас дело чести доказать свою верность председателю Мао! Мы должны кровью врагов смыть предъявленные нам обвинения! До конца осуществим великую пролетарскую культурную революцию!»

«До конца осуществим великую пролетарскую культурную революцию!»

Кирпич поднимает вверх кулак с торчащим большим пальцем, и все «Стальные кулаки» повторяют этот жест.

«И я уже знаю, что мы будем делать! Мы откроем ожесточенный огонь по линии советского ревизионизма! Мы проведём спецоперацию, которая прославит нас в веках как верных бойцов председателя Мао. Никто не посмеет обвинить нас в недостатке рвения!»

Все замолкают, приготовившись внимать словам Кирпича.

«Как учит нас председатель Мао, – говорит Кирпич, – Советский ревизионизм – это разновидность буржуазной идеологии. Хунта советских ревизионистов-ренегатов целиком и полностью изменила этим блестящим указаниям Ленина. Они узурпировали руководство партией Ленина-Сталина и превратили первое в мире государство диктатуры пролетариата в мрачное фашистское государство диктатуры буржуазии. В современных условиях ревизионизм наносит даже больший вред, чем империализм! Развертывать критику ревизионизма – одна из важнейших задач, стоящих перед нами на идеологическом фронте. После того как наша социалистическая революция в основном одержала победу, у нас в обществе еще остается часть людей, которые мечтают о реставрации капитализма и ведут борьбу против рабочего класса во всех областях, в том числе и в области идеологии. Такие люди с радостью становятся верными слугами советского ревизионизма! Долой советских ревизионистов!»

«Долой советских ревизионистов!»

«Урод, про которого я говорю, – продолжает Кирпич, – соединил в себе самые чудовищные черты антикитайских элементов с омерзительной лживостью и хитростью советского ревизионизма! Его зовут Гао Синхуа. Он ещё в молодости продался ревизионистам, стал их агентом и всю жизнь посвятил подрыву духовных ценностей китайского народа. Свой главный удар он сосредоточил по линии идеологической работы и все эти годы свирепо осуществлял в Китае насаждение иностранной культуры, в особенности – советской: переводил на китайский язык самые реакционные сочинения русских царистских и советских ревизионистских писателей и критиков, напрямую служа реставрации капитализма! Через газеты, журналы и издательства Гао Синхуа безостановочно проводил пропаганду феодализма, реакции и ревизионизма! Особенно бешено он развернулся после Освобождения – он втерся в партию, обманом занял важные должности в Союзе писателей и партийных организациях, сколотил вокруг себя кучку контрреволюционных ревизионистских элементов и возглавил Общество китайско-советской дружбы, под прикрытием которого беспрепятственно осуществлял связь со своими советскими хозяевами, строил агентурную сеть и вербовал новых членов. Он без стеснения вступал в контакты с ревизионистскими сволочами и, не таясь, посещал их чёрный штаб – советское посольство, где получал указания, а также средства на организацию контрреволюционного переворота и свержение председателя Мао! Долой!»

«Свергнем пособника советских ревизионистов Гао Синхуа!» – кричат все.

«Долой бессовестного и беспринципного пропагандиста!»

«Уничтожим рупор ревизионизма!»

Кирпич делает жест, чтобы все замолчали и продолжает:

«До самого начала Великой пролетарской Культурной революции Гао Синхуа осуществлял преступную деятельность в Пекинском педагогическом университете, но как только боевые отряды хунвэйбинов взялись за дело и стали расправляться с национал-предателями и врагами председателя Мао, Гао Синхуа, предчувствуя неминуемую расплату за свои злодеяния, сбежал из общежития и затаился. Никто не знал, где находится его змеиное логово, поэтому про него забыли. До сих пор Гао Синхуа не был привлечен к ответу! Это недопустимое попустительство! Но недавно вот этот маленький генерал, – Кирпич кладет руки на плечи моего друга Чжана Большая Голова, – обнаружил тайное укрытие! Если мы выволочем его, то создадим великую революционную заслугу!»

«Защитим председателя Мао!»

Большая Голова сияет от гордости, что смог так хорошо послужить делу Великой пролетарской культурной революции. Теперь его наверняка примут в хунвэйбины. А как же я? Неужели я не стану хунвэйбином? Неужели не смогу, как они, дерзать, штурмовать, атаковать, разрушать, уничтожать, организовывать и бунтовать?! Неужели я не стану революционной сменой и не буду управлять государством? Нет! Я должен доказать свою верность делу Великой культурной революции! Я тоже могу совершать великие дела! Я тоже могу быть беспощадным к врагам председателя Мао! Свергнем гнилую черную клику! Долой ревизионистский буржуазный курс! Долой черное царство! Смерть сволочам!

Оранжевое закатное солнце касается верхнего края черепичной крыши дома напротив.

«Стальные кулаки председателя Мао» стоят у входа в узкий переулок. Там, в глубине, находится смердящая лисья нора черного оборотня и ревизиониста Гао Синхуа. Подобно охотничьим собакам, почуявшим дикого зверя, хунвэйбины только ждут сигнала, чтобы ринуться вперед и растерзать врага.

Тут человек сорок, не меньше. Это отборные бойцы, передовой отряд Великой культурной революции. Большинство хунвэйбинов одеты в новенькие зеленые армейские френчи с закатанными рукавами и красными шелковыми повязками на руках. Когда-нибудь и у меня будет такая повязка. У одних в руках палки и куски арматуры, у других армейские ремни с тяжелыми бляхами, у некоторых ножи, а Су Палач притащил кувалду. Ещё принесли ведра с клейстером, рулоны разноцветной бумаги, кисти и краски, чтобы провести революционную пропаганду.

Ван Чжуандоу по прозвищу Кирпич единственный, на ком застиранная и выцветшая военная форма. Такую могут носить только первые, самые заслуженные хунвэйбины, ветераны движения. На солнце сверкает золотой председатель Мао на его кепи.

Сейчас не время для криков и громких лозунгов – этим можно спугнуть добычу.

Кирпич раздаёт указания:

«Первая группа вместе со мной атакует ворота. Вторая группа – обойдите дом сзади, чтобы ни одна тварь не выскользнула из капкана. Как войдем, первым делом – взять всех, кто есть в доме, и проследить, чтобы они ничего не спрятали. Как выволочем их, тогда можно начинать обыск».

Все согласно кивают.

«А сейчас, – говорит Кирпич, – произнесем клятву хунвэйбинов».

О, наш Великий наставник. Великий лидер. Великий маршал. Верховный главнокомандующий. Великий кормчий. Самое красное, самое красное солнце, пылающее в сердцах китайского рабочего класса и широких народных масс, а также мирового пролетариата и всех угнетаемых народов. Основатель нашей Партии и Армии. Продолжающий и развивающий учение Маркса и Ленина. Высекший искру революции. Лидер Восстаний Осеннего Урожая. Организатор Аньюаньского восстания. Строитель красной диктатуры. Основатель революционных баз. Организатор прорыва Гоминьдановского окружения. Инициатор Великого похода в Десять тысяч ли. Главный разработчик антияпонского похода на Север. Маяк китайской революции. Полярная звезда в сердце народа. Дождь и ветер в засушливую погоду. Могильщик трех гор – империализма, феодализма и бюрократического капитализма. Спасительная твердь китайского народа. Великий рулевой революционной лодки. Главный архитектор великого здания китайского социализма. Наш самый-самый любимый Великий лидер Председатель Мао! Мы безгранично любим тебя! Мы будем верно читать твои книги, слушать твои выступления, действовать в соответствии с твоими указаниями, будем твоими хорошими солдатами! Сейчас у нас есть ещё корыстные мысли. Мы ещё хотим наесться получше, одеться получше, боимся трудностей, не готовы к жертвам. Но мы клянемся в глубине души произвести революцию, яростно бороться с проявлениями индивидуализма и собственничества. Верность наших слов подтвердят наши действия! Десять тысяч лет председателю Мао! Десять тысяч раз по десять тысяч лет!

Вслед за этим вторая группа отделяется, чтобы зайти с тыла, а мы с первой группой устремляемся в темный переулок. Когда до входа в дом остаётся совсем немного, Кирпич не выдерживает и кричит:

«Никакой пощады врагу! Во имя Председателя Мао! Да здравствует Красный террор!»

Мы подхватываем: «Да здравствует Красный террор!»

Мы собираемся у входа, и Кирпич что есть силы стучит в деревянные двери пудовым кулаком.

«Открыть дверь! Именем Председателя Мао!»

Никто не отвечает. Кирпич дергает за железное кольцо, но дверь заперта. Грохот такой, что он мог бы пробудить ото сна чертей на девятом уровне ада. Гримаса ярости искажает лицо Кирпича.

«Если враг не сдается, его уничтожают! – кричит он. – Ломайте дверь!»

Ноги в белых кедах начинают бить в дверь, замок с треском ломается, и двери распахиваются. Обогнув каменный экран за входом, мы вбегаем во двор.

Вот это да! Да это настоящее черное царство феодализма! Весь двор завален хламом – уродливыми напоминаниями о временах императоров! Чего тут только нет! Среди цветочных горшков прямо на земле тут повсюду стоят вазы, старая посуда, памятные доски, мебель, статуи и даже тяжелый бронзовый чан. Эти пережитки давно должны были быть уничтожены, но этот реакционер притащил их к себе. Он явно хотел сохранить это незаконное имущество до реставрации монархии, чтобы стать эксплуататором-помещиком!

«Рассредоточиться! Найти и схватить врагов!» – приказывает Кирпич.

Члены отряда рассыпаются по двору и забегают в двери боковых строений, а сам Кирпич идет прямо в главный зал. Мы бежим за ним.

Кирпич ударом ноги вышибает дверь, и мы видим человека, сидящего за письменным столом спиной к нам.

Кирпич рычит:

«Гао Синхуа! Ты мерзкая тварь, черный переводчик и слуга советского ревизионизма! Немедленно сдавайся!»

Только теперь Гао Синхуа поворачивается к нам и, глядя через плечо и издевательски улыбаясь, говорит: «Ох, драгоценные гости, юные генералы! Что же вы не постучались?»

Он встает и делает приглашающий жест: «Проходите, проходите, присаживайтесь, выпейте чаю!»

Это ещё не старый мужчина в очках, густые волосы уложены на косой пробор. Не нем белоснежная рубашка и кремового цвета безупречно выглаженные брюки.

«Выволочь его!» – приказывает Кирпич.

Несколько хунвэйбинов подбегают к Гао Синхуа, заламывают ему руки и выводят на улицу. Его заставляют встать на колени посреди двора. Из бокового дома выводят жену, и её тоже ставят на колени.

«Переверните тут все вверх дном! Нужно полностью разорить это воронье гнездо!» – приказывает Кирпич.

Два раза просить не нужно! Хунвэйбины начинают делать то, ради чего они были призваны председателем Мао, – они избавляются от всех пережитков: ломают, рвут, режут, бьют, крушат.

«Без разрушения не будет развития!»

«В революции нет вины, в бунте правда!»

Кирпич обращается к переводчику:

«Гао Синхуа! Твои преступления известны на всю Поднебесную! Но мы дадим тебе шанс оправдаться! Выступи с самокритикой! Помни, если ты будешь полностью откровенен и искренне раскаешься, народные массы не будут к тебе слишком строги. Но если ты будешь артачиться, – Кирпич подносит кулак к носу переводчика, – мы миндальничать не станем».

Переводчик пытается не подавать виду, но видно, что он до смерти напуган: грудь его лихорадочно вздувается, щеки горят огнем, ноги дрожат. Мы едва можем удержаться от смеха! Переводчик не догадывается, что Кирпич не станет его бить. Нет! Для такого представления нужна большая толпа, чтобы все видели, как смешны и беспомощны уроды и чудовища! Чтобы все имели возможность сравнить их в начале процедуры, когда они нагло сопротивляются и яростно возражают, и в конце. А здесь слишком мало зрителей, чтобы впустую израсходовать такой убедительный аргумент. Поэтому пока мы ограничимся словестной борьбой, и в ней Кирпич не менее искусен, чем в драке.

«Гао Синхуа! Ты безудержно распространял контрреволюционную советскую литературу! Что ты можешь сказать в своё оправдание?»

«Я всегда честно служил китайской культуре! – говорит переводчик. – Я старался через переводы прогрессивной русской и советской литературы приобщить Китай к традициям гуманизма и демократии, воспитывать в китайском народе чувство собственного достоинства…»

«Достоинства?! Разве у классовых врагов может быть человеческое достоинство? Смешно! Мы не считаем вас людьми! У вас были прекрасные возможности перевоспитаться и стать верными учениками председателя Мао, но всё это время вы высокомерно отказывались изучать его сочинения и впитывать его идеи!»

Работа спорится. Как весело и легко уничтожать феодальные пережитки! Какая музыка слышится в громе бьющейся посуды – звонкие и тоненькие взвизгивания маленьких тарелок, и глухие и основательные стоны больших ваз! Как сладко хрустит ломающаяся мебель, теперь эти куски дерева пойдут на дрова! А древний медный чан можно будет переплавить! Су Палач кувалдой размолотил большую статую Будды, его голова раскололась на одиннадцать частей. То, перед чем преклонялись реакционеры и монархисты, теперь слоем мусора покрывает землю!

«Смотри! – говорит Кирпич переводчику. – Буржуазная культура бессильна перед сиянием идей Мао и разлетается в прах, как ваши дрянные горшки! Но поговорим о других твоих делишках. Ты беззастенчиво вступал в контакты с советскими гадами! Ты непрерывно получал инструкции в советском посольстве. Ты с потрохами продался ревизионистам. Ты ревизионистский агент!»

«Советский Союз всегда был другом Китая. Советскими специалистами построены сотни предприятий по всей стране. Без советской помощи Китай бы не смог восстановиться после гражданской войны…»

«Ложь! Хунта советских ревизионистов-ренегатов всегда враждебно относилась и относится к китайскому народу! Их помощь сплошной обман, фикция! Нас не обмануть и не подкупить! Мы не можем ладить с ревизионистами! У нас никогда не будет с ними ничего общего! Пусть мы живем бедно, но мы делаем революцию, а не продаем ее ради всеобщего благосостояния!»

«Но что плохого в благосостоянии? Разве это плохо, если народ будет жить лучше? Если зарплаты будут больше? Если быт будет устроен? Если в Советском Союзе это получилось, значит, и в Китае это возможно!»

«Советские ревизионисты хотят соблазнить нас благополучной жизнью! Средствами подкупа они потакают требованиями отсталых масс, разлагают революционную волю масс, уводят политическую борьбу масс на этот ложный путь реакционного экономизма! Требования улучшения материального положения – это кинжал в спину пролетарской революции!»

«Советский Союз защитил Китай от агрессии США и мирового империализма!»

«Ха-ха! Как жалки твои попытки оправдать своих хозяев! Советские ревизионисты-ренегаты уже давно проявили свою хищническую социал-империалистическую природу! Основываясь на неравноправных договорах, навязанных китайскому народу империалистами царской России, они незаконно занимают десять тысяч квадратных километров исконно китайских земель. Но и этого им мало! Они продолжают нагло посягать на территориальную целостность и суверенитет Китая, без конца устраивая бешеные антикитайские провокации. Они всячески пытаются стакнуться с американским империализмом и реакцией всех стран, чтобы замкнуть вокруг нас кольцо военных баз и уничтожить Китай! Так чем же они отличаются от немецких и японских фашистов?! Агрессивная политика ревизионистов против нашей страны – это тщетная попытка отвлечь внимание советского народа, недовольство и сопротивление которого реакционному буржуазному фашистскому господству хунты возрастает с каждым днём! Но все эти контрреволюционные потуги лишь ускорят их окончательный бесславный конец!»

Выходящие во двор мелко расстеклованные окна разбиты. Через них из внутренних помещений на улицу выбрасывают имущество переводчика. Из дома доносятся грохот, звон и треск. Кто-то выносит ворох одежды. Это распутные западные костюмы и платья. В мгновение ока они превращаются в тряпки, и, разлетаясь, повисают на ветвях деревьев. У этого гада оказалась ещё и коллекция феодального упаднического искусства, такого отвратительного, что бумагу, которая покрыта уродливой мазней, нельзя теперь использовать даже для дацзыбао – это будет кощунством по отношению к революционным лозунгам великого председателя Мао, её можно только изорвать в клочья. А еще пластинки с запрещённой музыкой! Всем известно, что мелодии и слова для этих песен предателям китайского народа надиктовывают империалисты! Перелетая через двор, пластинки одна за другой вдребезги разбиваются о стены.

Но больше всего тут книг. Их несут отовсюду и сваливают в кучу в центре двора. Уже можно догадаться, что сейчас будет. А пока – время украсить эту темную пещеру! Повсюду – на стенах, на дверях, на окнах, на деревьях – вывешивают дацзыбао:

«Не допустим посягательств на территорию и суверенитет Китая!»

«Смерть черным бандитам! Никакой пощады врагам председателя Мао!»

«Если нас не трогают, то и мы не тронем, а если тронут — мы в долгу не останемся».

«Решительно, окончательно, начисто и полностью уничтожим фашиствующую хунту советских ревизионистов!»

«Закаленный в горниле Великой культурной революции китайский народ силён как никогда!»

«Долой новых царей! Долой социал-империализм советских ревизионистов!»

«Высоко держать великое красное знамя идей Мао Цзэ-дуна, вооружать ими весь народ и неуклонно ставить их во главу угла в любой работе».

«Обрубим по основание черные руки агрессивного ревизионизма!»

Кирпич доволен работой. В центре двора уже выросла целая гора книг. Пора переходить к заключительной части.

Весь отряд собирается во дворе и встает плотным кругом.

«Гао Синхуа, всю свою жизнь ты был врагом китайского народа и председателя Мао. Ты – находящийся в глубоком подполье гоминьдановец, агент хунты фашистов-ревизионистов, национал-предатель, пятая колонна! Всю жизнь ты посвятил оголтелой проповеди ревизионистских ценностей, воспеванию буржуазного мировоззрения, растлению китайского народа и антикитайской пропаганде! Доказательством этого служат твои книги, пропитанные ядом ненависти к Китаю и председателю Мао. Безусловно, ты заслуживаешь, чтобы твоё тело проткнули десятью тысячами ножей, твои внутренности намотали на вертел, а твоё черное сердце вырезали из груди и скормили собакам. Но поскольку милосердие председателя Мао поистине безгранично, то даже у такого ничтожного гада, как ты, есть надежда на спасение. Ты должен днем и ночью усердно изучать труды председателя Мао, и тогда, без сомнения, свет его учения проникнет в твою черную душу. Но для начала ты должен продемонстрировать свою готовность расстаться с преступным прошлым!»

Кирпич достаёт из кармана маленькую зажигалку – она металлическая, украшенная вставками в виде желтого камня с коричневыми прожилками. Это трофей, взятый во время одной из предыдущих операций.

Кирпич высекает искру, и над краем зажигалки возникает треугольное пламя. Кирпич протягивает зажигалку переводчику. Тот не двигается.

«Ты знаешь, что нужно сделать, – говорит Кирпич, – сожги свои книги».

Переводчик стоит, не шелохнется, только грудь его ходит: вверх-вниз, вверх-вниз.

«Ты что, оглох?! – кричит Кирпич. – Революционные массы дают тебе возможность встать на путь исправления, а ты смеешь упорствовать?! Раскайся! Мы тебя предупреждаем! Это самое последнее предупреждение!»

Переводчик не двигается.

Левой рукой Кирпич наотмашь бьёт переводчика по лицу, очки отлетают в сторону.

Вдруг раздается визг: «Негодяи!»

Жена переводчика вырывается, вскакивает, как бешеная собака, кидается на Кирпича, и руками с пальцами, согнутыми, как орлиные когти, тянется к его лицу. Он отпихивает её ногой, и она падает. На неё тут же набрасываются несколько человек и прижимают её к земле. Переводчик пытается встать, но получает ещё несколько ударов.

Несколько хунвэйбинов берут переводчика под руки и подтаскивают к куче книг. Кирпич берет его за руку, вкладывает ему в ладонь зажигалку, своей огромной ладонью сжимает кулак, по очереди подносит зажигалку к нескольким книгам в основании кучи и держит так, пока пламя с уверенностью не захватывает бумагу. Гора книг медленно загорается.

Кирпич отпускает руку переводчика, прячет зажигалку и толкает переводчика ногой в грудь. Тот в бессилии падает на землю.

«Уничтожим всех бычьих демонов и змеиных духов!» – кричит Кирпич, и мы вторим, воздевая к небу кулаки.

«Революция не преступление, разрушение оправданно!»

«Убьем всех врагов председателя Мао!»

«Да здравствует Великая культурная революция!»

«Десять тысяч лет председателю Мао! Десять тысяч раз по десять тысяч лет!»

Костер уже разгорелся и высвечивает в темноте стоящих кругом хунвэйбинов. Когда успела наступить ночь?

Художник приподнимается, опираясь на локоть и оглядывается вокруг. Тени от пожара играют на его лице. Из носа течёт кровь. Он собирается с силами, а потом, набрав воздуха в легкие, кричит:

«Небо! Пощади этих детей! Они не ведают, что творят! Когда они вырастут, прими их раскаяние и сжалься над ними! Пусть твоя кара не будет слишком суровой!»

Все замолкают, не зная, как отнестись к его словам, и смотрят на Кирпича.

Кирпич на мгновение задумывается, потом усмехается и обводит взглядом ряды своих бойцов. Его взгляд останавливается на мне, и Кирпич говорит:

«Ну-ка, юный красный генерал, ты хочешь стать хунвэйбином?»

Все другие звуки пропадают, как если бы меня ударили по ушам, и я слышу только его голос со звенящим эхом.

«Готов ли ты служить революции?» – спрашивает Кирпич.

Костёр из книг находится позади него, и пламя вырывается у него из-за спины.

«Готов ли ты подтвердить свою верность председателю Мао?»

Кирпич расставляет в стороны руки.

«Готов ли быть беспощадным к врагам?»

Кирпич указывает пальцем на лежащего переводчика.

«Уничтожь его!»

Все смотрят на меня.

Я смотрю по сторонам и вижу лежащую рядом на земле большую доску. Это обломок храмовой вывески. Из четырех иероглифов остался только один – иероглиф «море». Я беру доску обеими руками за край и, волоча её за собой, иду к переводчику. Он встает на колени, руки вытягивает по швам, и наклоняет голову.

По мере того, как я приближаюсь, кольцо хунвэйбинов сжимается, становится всё теснее.

Это возможность для меня проявить себя. Я так ждал этого момента. Но почему же я так боюсь? Почему я не чувствую ног? Почему руки дрожат? Почему не хватает воздуха? Почему сердце бьется так сильно и его удары отдают в голове и в кончиках пальцев? Я знаю, что источник тревоги находится слева от меня, но почему-то не могу посмотреть в ту сторону.

Доска тяжелая, и кажется, что мне её не поднять, однако стоит мне потянуть, как доска словно сама взмывает вверх, и я с легкостью удерживаю её над головой.

Стоящий на коленях человек не пытается защититься, он стоит передо мной в немом поклоне на расстоянии вытянутой руки.

Я набираю в грудь воздух и обрушиваю ему на голову доску.

Раздается гром медных тарелок. Вступают духовые. Барабанная дробь. Звучит гимн Китая.

На фоне безоблачного голубого неба разворачиваются ярко-красные флаги. Портреты председателя Мао появляются со всех сторон. Маршем идут войска, катятся ракетные установки. С винтовками танцуют девушки-солдаты. Счастливые крестьяне несут богатый урожай. Оранжевой лавой льётся сталь. Члены ЦК партии аплодируют стоя. Сам председатель Мао надевает мне на руку красную повязку. Я герой. Я хунвэйбин – главная сила культурной революции. Носитель и пропагандист идей председателя Мао! Лучший из лучших!

Но что за тревога слева от меня? Нужно не думать о ней, забыть о ней. И хочется посмотреть, и так страшно. Я не выдерживаю, украдкой скашиваю глаза.

Там стоит мой отец. На нем парадный китель, в котором его похоронили год назад. Стоит, смотрит на меня с гневом, раскрывает рот, будто бранится, но голос его не слышен. Он хлещет себя ладонями по щекам.

Я понимаю, что случилось что-то непоправимое. Как детская шалость: только что все вместе бегали, толкались, ставили друг другу подножки, падали и снова вставали, и это было так смешно, так весело, но вот после очередной твоей подножки один из друзей споткнулся и налетел лицом на большой камень. Мгновение назад это была игра, а теперь учительница уводит его с площадки – с окровавленным ртом, в слезах и с зажатыми в кулачке выплюнутыми зубками. И ничего не вернуть, зубы не вставить назад. Все делали одно и то же, но беда случилась именно из-за тебя.

Меня охватывает паника. Щеки и шея горят огнем, волосы намокают от пота. В животе ноет.

«Папа, прости! Папа, я больше не буду! Папа, я клянусь, я больше не буду, я не хотел!»

А гимн всё громче:

«Вставай, кто рабства больше не хочет!

Великой стеной отваги, защитим мы Китай!

Пробил час тревожный! Спасем мы родной край!

Пусть кругом, как гром грохочет наш боевой клич:

Вставай! Вставай! Вставай!»

3

«Эй, вставай», – сказала дежурная азиату, раскинувшемуся на сидении.

Он лежал, запрокинув голову. Челюсть его отвисла, и изо рта торчал ровный ряд зубов. В углу рта, где не хватало зуба, чернел проём, и вместе с широкими ноздрями, вытянутым узким лицом и падающей на лоб косой чёлкой это делало голову азиата похожей на лошадиную.

«Вставай, давай. Конечная», – сказала женщина и потрясла пассажира за плечо.

Тот дернулся всем телом, издал хрюкающий гортанный звук и проснулся.

Юань Гуйчижи разлепил тяжелые веки и посмотрел на женщину. На ней были серо-синий пиджак и красная шапочка с кокардой.

«Конечная, всё, приехали!» – сказала женщина и, удостоверившись, что пассажир услышал её и способен встать, пошла дальше.

Юань Гуйчжи проводил взглядом удаляющийся по проходу широкий зад, обтянутый форменной юбкой, взялся рукой за железный поручень, подтянулся, встал и вышел из вагона.

            Он пересек колоннаду и направился к выходу. Хорошо, что нужная ему станция была конечной, а то неизвестно, сколько бы остановок он проехал. Удивительно, как он успел заснуть всего за один переезд.

Голова была тяжелая, внизу, у основания черепа началась пульсация, предвещавшая головную боль на следующий день. Во сне Юань Гуйчжи вспотел, и теперь рубашка неприятно липла к спине, а воротник – к шее. В носу и во рту парил запах водки.

На станции не было ни души, и только взойдя на первую площадку лестницы, он услышал громкий смех, отдававшийся эхом под мраморными сводами вестибюля. Обернувшись, он увидел в самом конце платформы – там, где на постаменте стояли два якоря, – три фигуры. Не желая встречи с этими попутчиками, Юань Гуйчжи ускорил шаг.

Дурной сон не удивил и не напугал его. Похожие сны он видел и раньше, хотя последний раз это было очень давно. Детали менялись, но структура сна, его драматургия, внутренняя логика и психология следовали одной и той же схеме: сначала он вместе с друзьями-хунвэйбинами с удовольствием издевался над беспомощными людьми, а потом, когда нужно было повторить это действие в одиночку, происходил перелом и радость сменялась стыдом и ужасом, от которого он и просыпался. Люди, которых во сне истязали, были разными, некоторых Юань Гуйчжи наяву и не помнил, а перелом обычно был связан с появлением отца, умершего за год до начала Культурной революции.

Импульс, вызвавший этот сон, был очевиден – это были воспоминания, разбуженные закончившейся полчаса назад встречей с другом детства Чжан Фэном.

Удивительное дело: пятнадцать или даже двадцать лет, живя в Пекине, они не могли найти времени и повода, чтобы встретиться, а теперь вот встретились за десять тысяч километров от дома – в Санкт-Петербурге.

Юань Гуйчжи уже полгода был приглашенным профессором в Санкт-Петербургском университете, а Чжан Фэн приехал на несколько дней в город по делам и не поленился его разыскать.

Вечер они провели в китайском ресторане на Сенной площади, в котором Чжан Фэн заказал отдельный кабинет с большим столом на восемь человек, хотя, кроме Юань Гуйчжи, с ним были только двое – молодой помощник-китаец и русский переводчик.

Столкнись он случайно c Чжан Фэном на улице, Юань Гуйчжи ни за что бы его не узнал. Чжан Фэн теперь был толстый, и его голова – теперь с лысиной на макушке, прикрытой волосами, зачесанными сбоку, – по отношению к телу была совершенно обычных размеров. Его глаза, которые Юань Гуйчжи помнил живыми и искрящимися озорством, теперь редко открывались шире, чем наполовину, и смотрели на окружающий мир снисходительно. Движения его были медленными и расслабленными.

«Меня по-прежнему все зовут Чжан Большая Голова, в смысле ”большой начальник”. Я большие дела делаю!» – объявил Чжан Фэн вскоре после того, как круглая подставка в центре стола была полностью закрыта самыми дорогими блюдами, а по бокалам разлито красное вино.

Чжан Большая Голова стал говорить о себе.

Уголь, недвижимость, строительство, логистика, кинопроизводство и так далее. Выходило так, будто не было такой сферы деятельности, где Большая Голова не зарабатывал деньги.

В Россию он приехал в составе делегации китайских бизнесменов, которых русские пригласили для обсуждения разных инвестиционных программ.

«Путин молодец! – говорил Большая Голова, начиная вторую бутылку красного. – Америкосы совсем, мать их, оборзели. Хотят быть в мире гегемоном. Что хотят, то и делают. Сами воюют, где хотят, а если кто-то пытается защищаться, так сразу поднимается вой. Говорю тебе: если Россия и Китай объединятся, то американскому империализму конец! И всем их приспешникам тоже конец! Россия и Китай всегда были друзьями. И мы друг друга дополняем: в Китае много людей, очень трудолюбивых людей, а в России много ресурсов, много земли, но мало людей и мало работников. Мы в этот раз были на Дальнем Востоке. Там людей нет вообще. Зачем им столько земли? К тому же, – Большая Голова посмотрел на переводчика, который в этот момент сосредоточенно отщипывал кусок с бока карпа в кисло-сладком соусе, – эта земля и так должна быть нашей. Это, мать его, Дэн Сяопин простил Советскому Союзу эту территорию. Но ничего страшного. Вернуть никогда не поздно».

Большая Голова пил быстро и строго следил, чтобы остальные не отставали: подливал, чокался и требовал, чтобы все пили до дна. Юань Гуйчжи, который вообще обычно не пил алкоголь, быстро опьянел и всё ждал, когда же вечер закончится. После того, как допили вторую бутылку, Юань Гуйчжи украдкой посмотрел на часы и извиняющимся голосом сказал, что время уже позднее и что ему на следующий день рано вставать, но Большая Голова и не думал останавливаться.

«Не волнуйся. Мы тебя довезем до дома, – ответил Большая Голова с интонацией, не допускающей возражений. – Старые друзья! Так давно не виделись! Давай, лучше, выпьем немного водки. Сейчас, позову Наташу, – он несколько раз нажал на кнопку, вызывающую официантку. – Ты знаешь, что у них на Дальнем Востоке большинство женщин зовут ”Наташа”? Я был на Дальнем Востоке. Там земли много, а людей мало. У нас взаимодополняемость сильная!»

Принесли. Большая Голова взял бутылку из рук официантки и сам разлил водку по маленьким рюмочкам.

«До дна!» – сказал Большая Голова и столкнул свою рюмку с рюмкой Юань Гуйчжи.

            Выпив ещё несколько рюмок, Большая Голова отправил помощника ждать в машине, а присутствие переводчика его не стесняло.

Остаток вечера – по времени, это было ещё часа два – в памяти Юань Гуйчжи запечатлелся общим чувством отвращения и унижения, хотя Большая Голова не сказал в адрес Юань Гуйчжи ни одного оскорбительного слова. Он всё так же рассказывал про свои богатства, как, где и по какой цене он что купил и как, где и почём собирается это продать, но, как это бывает, когда встречаются люди, чей образ жизни отличается слишком заметно, каждая реплика в защиту одного неизбежно становилась упрёком другому, и хотя Юань Гуйчжи сразу решил, что болтовня Большой Головы – это просто хвастовство и вранье, однако вполне убедить себя в этом не смог, и поэтому, оставаясь внешне спокойным, не возражая и не задавая лишних вопросов, всё больше раздражался и дулся, проклиная приличия, не позволявшие ему уйти.

Самым удивительным и особенно возмутительным для Юань Гуйчжи было то, что Большая Голова – так прекрасно устроившийся в этом мире, такой самодовольный, такой уверенный в заслуженности своего процветания – презирал и ненавидел, во всяком случае – на словах, существующий порядок вещей и считал его фундаментально несправедливым.

«Работник на шахте получает шесть тысяч юаней в месяц. Взрослый мужик, у него семья, идет в забой, работает по забое по восемь часов в смену и не знает, вернется домой или его там завалит, на хрен. Но он доволен и считает, что ему повезло. А в Пекине за такие деньги не найдешь пацана стоять вахтером на входе в жилой комплекс – в тепле, в полной безопасности, делать вообще ничего не нужно, знай себе – стой, музыку в наушнике слушай. И это называется социализм? Если это не капитализм, мать его, то что это? В капитализме всё ради чего? Ради денег. А деньги что? Деньги это говно!»

«Университеты ничему научить не могут. Чего все эти профессора добились, что даёт им право выступать в роли знатоков? Они там сами ни хрена не понимают! Только бабки стригут. Вот, я ­– никогда в университете не учился, и что? До всего дошел собственным умом. Точно тебе говорю, университеты на хрен не нужны. Нам нужно больше работников, а не менеджеров. Трудиться никто не хочет!»

«Партия прогнила насквозь! Это партия жуликов и воров. Вон, Бо Силая обвинили в коррупции! А он что, единственный такой? Хрена с два. Они там все миллиардеры, просто в этот раз Бо Силай проиграл и его назначили крайним. А если бы выиграл, эти бы сидели на его месте. Да, я член партии. Но нельзя не быть в партии, понимаешь? Таковы правила игры. Либо их принимаешь, либо нет».

«В шоу-бизнесе все шлюхи. Китай – это просто страна шлюх. Любая продастся за деньги. Всё только вопрос цены. Где прежние ценности? Люди вообще потеряли все представления о морали и нравственности. Ничего не важно, только бабки. А бабки что? Говно!»

«Молодежь сейчас не знает, что такое трудности. Они только и знают – играться с мобильным телефоном и сидеть в Интернете. Привыкли жить на всём готовом. Не то что мы. Сколько мы горечи съели, разве они знают? Всё, что у них есть, мы создали нашими кровью и потом».

Большая Голова углубился в воспоминания, и, хоть и был уже здорово пьян, рассказывал связанно: он явно часто повторял эту историю, хотя, вероятно, не вслух.

Когда хунвэйбинов стали из городов отправлять в деревню «учиться у крестьян», он попал во Внутреннюю Монголию и, как и все бывшие хунвэйбины, мечтал вернуться в Пекин. Местный партийный работник, от которого зависело решение о праве покинуть Монголию, потребовал за это от Большой Головы приходить к нему и играть в игру «Подергай за морковку».

«Я тогда так дернул его за морковку, что он сознание потерял, старый хер!» – сказал Большая Голова, раздувая ноздри.

О возвращении в Пекин можно было забыть.

Кто знает, как сложилась бы его судьба, если бы он тогда смог уехать. Как знать, может быть, он закончил бы школу, потом, дождавшись, когда возобновятся занятия в университетах, всё свободное время тратил бы на подготовку к вступительным экзаменам и поступил бы, куда мог, например, на факультет садоводства Аграрного университета, потом, получив диплом, но не имея никакого желания заниматься садоводством, в аспирантуру поступил бы в другой университет на факультет древней литературы, а окончив аспирантуру, остался бы преподавать, стал профессором и главным в Китае специалистом в, по-видимому, самой начётнической области китайского литературоведения – в изучении романа «Сон в красном тереме» – и получал бы всю жизнь столько, чтобы его небольшая семья из трех человек могла жить небедно, но не более чем скромно, и поэтому был бы очень рад, если бы представилась возможность поехать на несколько лет работать в Россию приглашенным профессором, потому что приглашенному профессору платят большую зарплату. При таком стечении обстоятельств это он, а не Юань Гуйчжи, вставал бы сейчас на эскалатор станции метро Петроградская. Однако Большая Голова вынужден был остаться во Внутренней Монголии, где стал работать на шахте и, когда с началом реформ для предприимчивых, ловких и не щепетильных людей открылись широкие возможности, стремительно разбогател, став одним из «угольных боссов», после чего, занимаясь самыми разными делами, непрерывно увеличивал своё состояние, а поэтому, приехав в Россию, и здесь чувствовал себя хозяином жизни.

Оплатив внушительный счёт и распрощавшись с владельцем ресторана – известным в Петербурге китайским бизнесменом, специально приехавшим, чтобы засвидетельствовать своё почтение, – Большая Голова взял Юань Гуйчжи под руку, и они стали спускаться по лестнице, ведущей к выходу.

Спустившись до середины, они поравнялись со статуей Будды Майтрейи – тот стоял на возвышении, одетый в яркий халат, выставив напоказ толстое пузо и большие груди, смотрел в потолок ресторана и довольно улыбался.

«Давай-ка помолимся Будде», – сказал Большая Голова, отпустил Юань Гуйчжи и, сложив ладони в молитвенном жесте, стал кланяться.

Юань Гуйчжи посмотрел на смеющегося Будду и вдруг с удивлением заметил, что чертами лица он очень похож на Мао Цзедуна, с той лишь разницей, что Будда был совершенно лысый, имел длинные мочки ушей и бородавка у него была не на подбородке, а между бровей.

«Ты не веришь? – спросил Большая Голова и, не дожидаясь, добавил, – А я, вот, очень верю. Перерождения, заслуги, карма – всё это, мать его, очень верно. Смотри, видишь табличку?»

На вытянутых руках Будда держал табличку с четырьмя иероглифами: «Золото и нефрит наполняют дом». Юань Гуйчжи тут же вспомнил похожее четырехсложное сочетание из романа «Сон в красном тереме» – «Золото и нефрит: хорошая судьба».

«Если бы я не верил, – продолжал Большая Голова, – разве золото и нефрит наполнили бы мой дом? Ха-ха. То-то же. Ну, пошли».

На улице, стоя у черного минивэна, Большая Голова сказал:

«Слушай, дружище, поехали с нами! Мы сейчас поедем смотреть секс-шоу»

«Нет, спасибо, мне завтра рано вставать», – ответил Юань Гуйчжи.

«Да, ладно, что ты! Мне тоже завтра рано вставать. Поехали, развлечемся. Посмотрим красивых Наташ. Не ровен час, – он кивнул и лукаво подмигнул, – старина Гуйчжи кому-нибудь из них приглянется, и можно будет провести приятную ночь. Я плачу. Ну как?»

«Не хочу я никуда ехать. У меня ответственность перед студентами!» – сказал Юань Гуйчжи резко и тут же устыдился, что не смог сдержать раздражения.

«Как хочешь. Тогда, давай, мы тебя до дома подбросим».

«Не нужно, тут совсем близко, пешком три минуты, я прогуляюсь», – соврал Юань Гуйчжи.

Стали прощаться. Большая Голова крепко обнял Юань Гуйчжи, похлопал его по спине и, кажется, чуть не плача, сказал:

«Старые друзья! Какая радость! Ты себя береги, следи за здоровьем. Как приедешь в Пекин, сразу звони – встретимся, пообщаемся!»

Юань Гуйчжи с вымученной улыбкой пробормотал что-то подобающее в ответ, подождал, пока за Большой Головой закроется дверь, помахал отъезжающему автомобилю, развернулся и быстрым пьяным шагом пошел к метро.

Теперь же, выйдя из метро в ноябрьскую морось и думая о том, что предстоит, подвергая себя разным опасностям, двадцать минут идти по холоду к общежитию, он пожалел, что не принял предложение Большой Головы довезти его до дома, и обругал себя, что не смог потерпеть этого пошляка ещё двадцать минут.

Юань Гуйчжи перешел дорогу и, глядя под ноги и стараясь не наступить в лужу, пошел по набережной к берегу залива.

«Как по-разному сложились судьбы хунвэйбинов, – думал он. – Большой Голове, конечно, повезло. Но, если подумать, мне тоже повезло. Ведь многих из отряда «Стальных кулаков председателя Мао» уже давно нет в живых.

Например, Ван Чжуандоу по прозвищу Красный Кирпич в погоне за новыми революционными подвигами из самых лихих бойцов сколотил новую банду, достал где-то винтовки и начал настоящую уличную войну с другими хунвэйбинами. Когда Мао решил избавиться от своей красной гвардии и их действия стали пресекать, Кирпич, охваченный жаждой крови, просто не мог остановиться и стал одним из главарей, которых публично расстреляли для устрашения остальных.

Айго по прозвищу Хирург, как и миллионы других хунвэйбинов, был сослан в далёкую провинцию, и, не найдя способа оттуда выбраться, стал крестьянином. Кажется, он утонул во время наводнения.

Гэн Чжи, который к концу движения хунвэйбинов уже именовал себя Восемь Ровных, через десять лет смог вернуться из ссылки в Пекин, но не прошло и нескольких месяцев, как на него напали, избили и из спины вырезали огромный кусок мяса в том месте, где были вытатуированы иероглифы. Восемь Ровных умер от потери крови. Все знали, что это сделали друзья или родственники какой-то из его жертв, поэтому никто особенно не утруждал себя поисками убийц. Как говорится, если благородный муж должен отомстить, то и десять лет не срок.

Су Палач во время одного из допросов, как тогда говорили, «преисполнившись революционного гнева», лопатой отрубил какому-то несчастному голову и выбросил её в реку. Той же ночью он разбудил ужасными воплями всё общежитие. С безумным видом Палач метался по комнате и кричал: «Оставь меня в покое! Уйди! Не трогай меня! Я не знаю, где твоя голова!» После этого он выбежал во двор и стал руками рыть землю. Сломав ногти, содрав кожу до крови и не замечая боли, он не остановился, пока не вырыл достаточно большую яму, чтобы можно было спрятать туда голову. Он стал шарить руками по земле, пытаясь засыпать себя, но его схватили, отнесли обратно в комнату и уложили на кровать. У него начался жар, несколько часов он не приходил в сознание и бредил про отрубленную голову, а потом умер.

Несчастные обманутые хунвэйбины! Вас можно только пожалеть! Вы испортили собственные жизни и разрушили столько чужих! Сколько людей вы покалечили, скольких забили до смерти, скольких довели до самоубийства?

Юань Гуйчжи знал, что произошло с теми, кого только что видел во сне.

Художника поместили в «загон для скота» – оборудованную хунвэйбинами в бывшем помещении школы тюрьму – и заставили рисовать «гоминьдановские партбилеты», которые потом предъявляли как вещественные доказательства другим обвиняемым. Об этом знали, и после культурной революции он стал изгоем: от него отвернулись все, даже родственники. Он повесился.

Толстяка-владельца ресторана забили до смерти.

Преподавательница химии, не выдержав издевательств, повесилась.

Член парткома умер от разрыва сердца прямо во время одного из собраний.

А вот переводчик Гао Синхуа не умер. Пройдя через бесчисленные собрания, где его ругали, унижали и избивали, он смог сохранить себя, вернулся к переводам и преподаванию, а когда люди стали испытывать потребность разобраться в произошедшем, написал книгу «Десять лет разорения». Юань Гуйчжи купил эту книгу, как только она вышла, и точно помнил, в каком месте она стоит дома в шкафу, но открыть её так и не решился.

Хунвэйбины! По-детски жестокие, не рассуждающие, вы стали самым опасным оружием Мао Цзедуна. Однако это оружие не возникло из пустоты – Мао долго ковал его и приложил немало усилий, чтобы получить возможность им воспользоваться.

Пятнадцать лет китайский народ – от неграмотного крестьянина до заслуженного члена ЦК – лепил из Мао для себя бога, и Мао стал им. Его единоличные решения и прихоти фактически заменили все органы государственной власти, стали единственным и непререкаемым руководством к действию. Даже его немногочисленные оппоненты вынуждены были, выступая с робкими замечаниями, опираться на цитаты Мао и превозносить его заслуги. Да и как можно было ему возражать, если Мао всей страной был признан самым опытным, самым великим, самым мудрым, самым революционным из правителей, который никогда не ошибается. К концу пятидесятых годов критиковать Мао могли позволить себе только самые влиятельные и заслуженные партийцы или известные, пользующиеся народной славой деятели культуры. Но их голоса тонули в шестисотмиллионном хоре поддержки и одобрения, а сами несогласные немедленно становились объектом травли.

Например, Дэн То – известный журналист, редактор первого собрания сочинений Мао Цзедуна, главный редактор «Жэньминь жибао» – написал статью, которая называлась «Направлять лучше, чем ставить преграды», в которой выступил против повсеместных абсурдных запретов, сравнивая их с тщетно попыткой перегородить бурный поток вместо того, чтобы аккуратно подправить его течение и позволить мирно течь. Пропаганда спросила: ”Не намекает ли Дэн То, что реакционным антипартийные и антисоциалистическим силам тоже следует позволить мирно растекаться потопом? Может быть, капиталистам и империалистам тоже нужно позволить естественно развиваться?!” В другой статье – в «Истории о громких словах» – Дэн То призывал меньше говорить, больше работать, реалистично оценивать свои возможности, не давать невыполнимых обещаний. А как можно было относиться к обещаниям за пятнадцать лет догнать Англию по производству важнейших видов промышленной продукции, в кратчайший срок оставить далеко позади себя все капиталистические страны мира, за три года добиться перемены в облике большинства районов страны – и осуществить это в условиях международной изоляции и опираясь только на собственные силы? Дэн То спросили: ”как могут быть обещания председателя Мао невыполнимыми?! Если его обещания не выполняются, значит, кто-то саботирует его поручения и не исполняются его мудрые приказы. Очевидно, в этом видны происки буржуазии и помещичества, интересам которых явно служит Дэн То. Он предатель, который во время антияпонской войны просочился в партию и, притворяясь активистом, обманул доверие партии и народа и занял высокий пост в редакции «Жэньминь Жибао»”. Дэн То сняли со всех постов и осудили, а позднее, во время Культурной революции, он покончил с собой.

Или другой пример. У Хань – заместитель мэра Пекина, выдающийся историк – написал пьесу «Разжалование Хай Жуя», в которой честный и принципиальный сановник Хай Жуй уходит со службы в знак протеста против коррупции, несправедливости и самодурства императора. Поначалу Мао понравилась пьеса и он даже призвал «учиться у Хай Жуя», но потом он разглядел в образе главного героя сходство с маршалом Пэн Дэхуаем, отстраненным от власти за то, что посмел указать на бедствия и страдания, которые принёс народу курс Мао, и заявить, что политикой не заменить экономических принципов и экономических мер, а в коммунизм невозможно вступить одним махом. Уловив перемену в оценке пьесы главным зрителем, критика тут же устроила разнос пьесы, а У Ханя отправили в ссылку. Позднее, во время Культурной революции, У Хань был арестован и умер в тюрьме. Его дочь поместили в психиатрическую больницу, где она покончила жизнь самоубийством. А Пэн Дэхуай умер в тюрьме.

Сколько их – безвинно пострадавших не за выступление против Мао, а просто за то, что имели собственное мнение и не боялись его высказывать? Ляо Моша, Чжао Шули, Го Можо, великий Ба Цзинь!

Мао решительно и надолго избавился от оппозиции, но груз его собственных ошибок в экономике – разрушительные последствия Большого скачка, организации народных коммун, битвы за сталь – становился всё более ощутимым. Чтобы сплотить народ вокруг себя и отвлечь от внутренних трудностей, Мао прибег к проверенному способу – к созданию образа врага. Империалисты и гоминьдановцы не годились: они слишком долго служили пугалом, чтобы вызвать нужную степень страха и ненависти, да и сам Мао не раз уже заявлял, что это «бумажные тигры». И тогда безостановочной истерической пропагандой Мао создал образ нового внешнего врага, на роль которого выбрал Советский Союз, прежде считавшийся братским государством.

Отныне руководство Советского Союза стали называть не иначе как «ревизионистской кликой». Любое сотрудничество с Советским Союзом прекратилось. Прошлая помощь – очернялась. Достижения Советского Союза – отрицались. Проблемы в китайской экономике стали объяснять происками Советского Союза и его тайных союзников внутри Китая.

Одновременно Мао стал развивать миф о китайской национальной исключительности и превосходстве Китая над всем остальным миром, внушая народу, что Китай – единственное подлинно революционное государство. Это ли не предмет национальной гордости? Это ли не повод для тщеславия и высокомерия? Все, кто считают иначе, – это нацпредатели, которые должны быть уничтожены. Разве не справедливо?

Вот тогда и началась Великая культурная революция, ударной силой которой Мао сделал самую внушаемую, самую беспрекословную, не обладающую собственной волей и разумом силу – детей и подростков. Их провозгласили носителями идей Мао, лучшими людьми, авангардом, красной охраной. Им обещали, что они будут управлять Поднебесной! Кому же не хочется править! Тем более, что если человек безжалостен к врагам председателя Мао и если у него заслуги перед культурной революцией, то он и в десять лет может командовать, а не то что в двадцать!

Поначалу в действиях хунвэйбинов была заметна неуверенность: внутреннее нравственное чувство подсказывало, что они совершают что-то дурное и преступное. Но Мао и его подельники постоянно подзадоривали их, избавляя от угрызений совести: газеты выходили с заголовками, вроде «Выражаем почтение нашим хунвэйбинам», повсюду превозносились их «великие заслуги», хунвэйбинов призывали «повиноваться только самым высоким указаниям», то есть не слушать никого, кроме самого Мао. Ещё в самом начале Культурной революции министр Общественной безопасности Се Фучжи на официальном совещании сделал ставшее впоследствии знаменитым заявление: «Мы не можем зависеть от рутинного судопроизводства и от уголовного кодекса. Ошибается тот, кто арестовывает человека за то, что он избил другого… Стоит ли арестовывать хунвейбинов за то, что они убивают? Я думаю так: убил так убил, не наше дело… Если кого-то забили до смерти, мы этого не одобряем, но если народные массы ненавидят кого-то до самых костей, удержать мы их не можем, так что не нужно противиться». Ни один полицейский, ни один солдат не смели препятствовать хунвэйбинам, а если где-то граждане пытались сами оказать сопротивление юным хулиганам, сверху немедленно следовал окрик – покориться и не сопротивляться. Осознав свою безнаказанность и удостоверившись в поддержке сверху, хунвэйбины стали бесчинствовать. Страна погрузилась в хаос.

А что же китайский народ? Слишком долго он поддерживал Мао, слишком легко верил государственной лжи о врагах Китая, слишком охотно слушал льстивые сказки о собственном величии. Слишком многие были уверены, что Культурная революция их не коснется и поначалу с безразличием наблюдали за происходящим. Они не обратили внимание, что, призвав хунвэйбинов разрушать старый мир, Мао не обозначил его границы, а призвав расправляться с врагами, не указал, кого именно считает врагом, и очень скоро выяснилось, что врагом может быть любой.

Кровавая волна с бурлением и брызгами так стремительно накрыла весь Китай, что большинство не заметили, как оказались втянутыми в водоворот.

Как поначалу все удивлялись переименованиям улиц, магазинов и ресторанов. Как смеялись предложениям идти на красный свет светофора вместо зеленого, потому что зеленый цвет символизирует яд, над призывами избавиться от узких брюк и остроносой обуви, над попытками повесить портрет вождя везде, где только возможно, над упорядочиванием причёсок. Потом стали жечь книги. Потом начались погромы и избиения всех, кого можно было хотя бы в чём-нибудь обвинить. В личном дневнике выражаешь недовольство состоянием экономики и народного хозяйства? Значит, ты классовый диссидент. Долой! В разговоре с соседом усомнился, был ли Большой скачок великим успехом? Значит, ты реакционер. Свергнуть! Уронил цитатник Мао в дыру в туалете. Кощунник, будешь теперь каждое утро жрать говно! Неправильно произнёс слово в лозунге? Ревизионист! Вырубить под корень! Побрился наголо? Подражаешь Чан Кайши, гоминьдановец! Выполоть начисто!  

Как будто за одну ночь возникшие непонятно откуда «Центры командования диктатуры масс», «Красные отделения революционной милиции» и «Закрытые группы изучения идей Мао Цзедуна» заменили собой полицию, прокуратуру и суды. Пыточные и тюрьмы появились в каждом уголке страны.

Всего за несколько месяцев воронка Культурной революции разрослась так, что избежать попадания в неё уже было невозможно. Неучастие в Культурной революции само по себе стало преступлением. В это время демонстрация революционного энтузиазма стала обязательной для всех, а возможность молчать стала непозволительной роскошью. Чтобы стать объектом атаки, достаточно было, чтобы кто-нибудь донес, что на обвинительном митинге ты не рвал вверх руку и не кричал: «Долой!» А вскоре и подобные поводы стали излишними. Может быть, твоя жена приглянулась кому-то. Или, может быть, кто-то давно держал не тебя обиду, о которой ты уже вовсе и забыл. Может быть, ты кому-то перешел дорогу в карьерном пути. Или кто-то хочет занять твою комнату в общежитии… Подвергнутые пыткам и избиениям, обвиняемые сами придумывали себе преступления и находили доказательства.

Не случайно для обозначения обвиняемых в годы Культурной революции так часто стали использовать словосочетание «бычьи демоны и змеиные духи», извлеченное пропагандистами – вот ещё свидетельство поразительного лицемерия! – из средневековой литературы, которую они сами же требовали уничтожить и забыть. «Бычьи демоны и змеиные духи» не обозначали ничего определенного, и по необходимости круг значений этого выражения мог бесконечно расширяться. Помещики, реакционеры, богачи, монархисты, оппозиционеры, правые, капиталисты, гоминьдановцы, либералы, нацпредатели, империалисты, иностранные агенты, контрреволюционеры, коррупционеры, несогласные, оппортунисты, ревизионисты, вредители, бюрократы, бандиты, шпионы, диссиденты – все эти слова потеряли свой первоначальный смысл, смешавшись в один катящийся с высоты, подминающий под себя всех, кто оказывается на его пути, и непрерывно растущий ком врагов, которых можно и нужно уничтожать.

Культурная революция вызвала на поверхность самые подлые, низкие, животные качества человека, стала основанием и оправданием для совершения самых страшных и жестоких поступков. Были расстроены все институты власти, были дискредитированы все ценности, отменены все законы. В грязь было втоптано всё, на чем строилась китайская цивилизация. И над развалинами в ослепительном блеске возвышалась фигура Мао, незапятнанного, безупречного, непогрешимого.

Историки утверждают, что Культурная революция была затеяна ради окончательной ликвидации партийного и государственного аппарата и физического истребления партийных кадров. Если это действительно было так, то Культурную революцию можно признать одним из тех случаев, когда план был действительно перевыполнен. Но почему-то кажется, что замысел Мао был гораздо проще, грубее и страшнее. Избавление от неугодных или потенциально опасных не было конечной целью Культурной революции – Культурная революция позволила Мао удержать власть в более долгосрочной перспективе. Она позволила довести людей до крайней черты, вскипятить в них ненависть и злобу, а потом натравить их друг на друга, превратив в самозаводящийся механизм уничтожения. Мао знал, что пока народ будет самозабвенно терзать себя, освящая свои страдания его именем, он в безопасности и его господству ничто не угрожает. Мао оказался прав: Культурная революция продолжалась ровно столько, сколько ему было нужно, – до самой его смерти. Он опять всех переиграл. Ценой, которую за это заплатила страна, стали десять лет разорения…»

Юань Гуйчжи так глубоко погрузился в собственные мысли, что не заметил, как впереди с моста сошли трое и двигались навстречу ему. Не те трое, что были в метро, но такие же. Обычно в подобных случаях, чтобы избежать неприятностей, Юань Гуйчжи заранее переходил на другую сторону улицы, но теперь трое были уже слишком близко, и какой-то первобытный инстинкт сказал ему, что если сейчас резко свернуть и попытаться удрать, это может их спровоцировать. Поэтому с колотящимся сердцем он, как завороженный хищником зверек, шел вперед, молясь, что его не заметят.

Трое шли в ряд, шли молча, отхлебывая из бутылок, которые держали в руках, и, кажется, не проявляли никакого интереса к Юань Гуйчжи.

Вот они поравнялись, и Юань Гуйчжи сделал шаг вбок, в лужу, чтобы уступить им дорогу.

Трое сделали ещё шаг вперед, как будто уже прошли мимо.

Юань Гуйчжи с облегчением выдохнул.

В следующую долю секунды рука того из троих, который был ближе всего к Юань Гуйчжи, изогнувшись крюком, взлетела, кулак врезался в лицо Юань Гуйчжи и повалил его на землю.

Трое обступили Юань Гуйчжи и стали его бить. Били жестоко, ногами. Юань Гуйчжи катался по земле, закрывая голову руками.

Потом бить перестали, взяли под руки и поставили на колени. Двое держали, а третий встал перед Юань Гуйчжи и, тыча ему в лицо бутылкой, – стал что-то говорить, судя по интонации, спрашивать. Юань Гуйчжи вжал голову в плечи и лепетал одно из немногих русских слов, которые знал: «Извините, извините, извините».

Спрашивавший несколько раз несильно стукнул Юань Гуйчжи по голове и, так и не получив от него нужного ответа, сказал что-то двум другим. Те скрутили Юань Гуйчжи руки за спиной, так что его голова подалась вперед и он стал похож на реактивный самолёт.

Спрашивавший прицелился хорошенько, взмахнул рукой и обрушил Юань Гуйчжи на голову бутылку. Бутылка раскололась, Юань Гуйчжи обдало осколками и вонючей жидкостью.

Он потерял сознание.

Под жарким солнцем Пекина хунвэйбин Юань Гуйчжи отправился на новые подвиги.