Столкер
A Drunken Rambling
Я смотрел, как Глеб удаляется от стола.
Над пабом стоял веселый пятничный гомон, напоминая, что вечер только начался, и обещая интересное продолжение, но Глеб сказал, что его ждут жена и дети и ему нужно вернуться домой пораньше. Я не стал его задерживать, потому что свою главную задачу сегодня он уже выполнил.
Я заранее решил, что среди моих друзей Глеб лучше всех подходит на роль той ямы или древесного дупла, куда древние советовали прокричать тайну, если стало невыносимо мучительно держать её в себе. И две пинты назад я наконец почувствовал, что набрался достаточно, чтобы открыть ему мой секрет.
Глеб высокий, энергичный, решительный, богатый. Такие люди часто бывают великодушны к чужим слабостям. Я знал, что он выслушает меня. Может, отпустит пару беззлобных шуток. Может, даже посочувствует. Но точно не осудит. И никому не расскажет. Не потому, что не болтлив, а просто потому, что сразу забудет, что я рассказал, – у него слишком много по-настоящему важных забот взрослого мужчины, чтобы держать в памяти мои детские терзания. А мне нужно только, чтобы меня кто-нибудь выслушал. Пусть, не она. Пусть, хоть кто-то.
Ещё Глеб немного распутен. Но как разбойник чтит праведника, как алчный делец уважает бессеребренника-учёного, так распутники часто оказываются деликатнее прочих, когда дело касается чужих сердечных дел. Они умеют оценить способность, которой не обладают сами, – страдать от любви.
Две пинты назад я наконец признался Глебу…
чёрт!…
признался, что…
стыдоба!…
признался, что влюбился в модель из Инстаграма…
Господи, какая пошлость!
… что не знаком,
никогда не говорил,
никогда не встречался с нею,
никогда даже не видел её живьём –
– влюбился по фотографиям.
«Короче, запал на картинку», – сказал Глеб.
«Да, как Генрих XVIII, – сказал я. – Только без его шикарных возможностей представиться».
Я рассказал, как пытался познакомиться – отправлял сообщения, открытки, письма, цветы и другие знаки внимания, испробовав все известные мне способы доставки. Всё осталось без ответа. Меня игнорировали.
«Сочувствую. Иногда нет значит нет, – сказал Глеб. – Ни одна не лучше, чем остальные. Нужно двигаться дальше».
«Не могу, – сказал я. – Она не просто лучше. Она самая лучшая. Совершенство. Мой идеал. Амальгама всего самого прекрасного, что я видел в своей жизни».
«Ну, давай, покажи мне свой идеал!» – сказал Глеб.
Я открыл её аккаунт.
«Она не просто красавица, – говорил я, пока Глеб листал фотографии. – Да, высокая, стройная, с правильными чертами лица – это легко может оценить каждый. Но для меня она – несравненно большее. В ней как будто сосредоточено всё, из чего сложено само моё представление о красоте – и веками накопленные в моих генах вкусы предков и то, что я усвоил сам. Я могу распознать только некоторые черты, составляющие для меня её очарование, но ещё больше непостижимо даже для меня. Остаётся только дивиться, как Бог – или Природа, или случайность, или что там ещё управляет миром – создал её такой, что настолько отзывается в моём сердце и настолько сбивает с ног».
«Да, нормально, ничего такая», – сказал Глеб.
«Посмотри на эти огромные глаза, – продолжал я. – Они европейские, но в них есть нечто неуловимо восточное. Возможно, среди дальних предков были кочевники Центральной Азии, а может быть, китайская принцесса, ставшая наложницей Чингисхана? И взгляд этих глаз очень редкий – из их глубины как будто просвечивает спокойная грусть, даже когда она улыбается или смеётся. Такие глаза можно увидеть у девушек на записях телепередач конца восьмидесятых, такие глаза были у наших мам, когда они были молоды. Но сейчас таких глаз почти не встретишь – их больше не делают».
«Не связывайся! – сказал Глеб, который уже успел достаточно изучить материал. – Эта женщина любит техно, тяжелые ботинки, кожаные куртки, сигареты и парней с татуировками. Она скорее удавится, чем пойдет на твою барочную оперу. Даже если ты её добьёшься, это будет радость человека, собравшего голыми руками с пола ртуть. Эта женщина растворит тебя в себе, как серная кислота!»
«Взгляни на пухловатые, чуть вывернутые губы, – продолжал я. – Подбородок немного выдаётся вперед, и из-за этого нижняя губа кажется полнее, что придаёт лицу неизменно чувственное выражение.
Широкие скулы тоже восточные. Про такую красоту в древнем Китае говорили, что она губит города и царства. А высокий лоб и тонкий прямой нос достались ей от русских колонистов. Нежная кожа похожа на тончайший фарфор, как будто пропускающий свет. А этой царственно-изящной линией подбородка и шеи я был заворожен ещё в далеком детстве, когда впервые увидел в альбоме знаменитый бюст Нефертити.
Но самое удивительное – как гармонично всё это сочетается. Её лицо словно создано зрелым мастером в самой силе, когда уже есть опыт и уверенность, а энергия переполняет. Смелыми, быстрыми, безупречно точными движениями из элементарных линий и фигур он создал великолепную композицию, шедевр. Просто и хорошо. И можешь не говорить мне, что этот шедевр существует только в моём сознании, что для других он шедевром не будет и что сам он себя, вероятно, таковым не сознаёт. Это я и без тебя понимаю. Сам, чай, не последний в городе буддист…».
«Я тебя должен расстроить, – сказал Глеб и наугад показал мне фото, где нижняя губа была надута особенно надменным образом. – Это произведение вполне в курсе собственной шедевральности».
«… Но, как и в случае с буддийскими истинами, в моём положении рациональное понимание бесполезно, – говорил я. – Можно сколько угодно доказывать себе, что это просто хорошенькая девчонка, каких миллионы. Но к выводу о том, что имеешь дело с идеалом, ты приходишь не логически: ты безошибочно узнаёшь это физиологически – по тому, как сразу робеешь, стоит лишь подумать о ней, – по тому, как сердце начинает бешено колотиться и перехватывает дыхание, как будто тебе в подворотне приставили нож к горлу или ты вдруг понял, что провалил важную работу. Так происходит оттого, что, ставя себя рядом с идеалом, ты неизбежно начинаешь ощущать себя недостойным. Сиянием своего совершенства он, как прожектором, высвечивает твои недостатки, а твои достоинства начинают казаться ничтожными. Ты и жаждешь, чтобы он обратил на тебя внимание, и одновременно боишься его суда. Умом ты понимаешь, что нужно холодно, методично и последовательно осаждать её с настойчивостью и толстокожестью телефонного мошенника, а хочется упасть на колени и молить о снисхождении».
«Тогда у меня для тебя ещё одна плохая новость, – сказал Глеб. – Эту женщину нельзя боготворить. Это не тот типаж. Мальчиковатая фигура, любовь к коротким стрижкам, большие дерзкие глаза, тонкие длинные пальцы, опять же, этот выступающий подбородок, который тебе так нравится, – эта женщина не хочет, чтобы ей служили. Ей не нужен поклонник, ей нужен хозяин».
Я не стал с ним спорить. Я сам хороший физиогномист.
«Я вообще не понимаю, как ты с таким майндсетом решился ей что-то написать», – сказал Глеб.
«Ну, вот так. Преодолевая чувство собственной ущербности. Чувствуя себя жалким чиновником Желтковым, который дрожащими от вожделения и смущения руками тянет своему объекту обожания никчёмный гранатовый браслет».
«Кстати о браслетах, – сказал Глеб. – Ты б лучше вместо вееров и нежных стишков подарил ей пару серёг Картье. Я думаю, это бы решило проблему».
Я не защитил мою капитанскую дочку, не назвал Глеба мерзавцем, не вызвал на дуэль. Бархатным грудным баритоном диктора из дорогой рекламы я сказал:
«For the beautiful things, which are not for sale. Buy Cartier».
Глеб той же интонацией подхватил:
«Cartier. The diamond lube».
Он протянул мне ладонь, и я хлопнул по ней.
«Короче, я всё понимаю, – сказал Глеб. – Девка и правда красивая. Но таких – полный Инстаграм. Просто выбери себе кого-нибудь попроще».
«Ты так и не понял, – сказал я. – У меня нет выбора. Я впервые почувствовал, что значит единственная».
Я объяснил:
«Это несовременное чувство. Мы – жители огромных городов – испорчены иллюзией выбора. Людей много, и нам кажется, что любовники бесконечно заменяемы: не эта, так другая. В древности всё было не так. Тогда во всей округе – в границах всего известного и доступного тебе пространства – была, может быть, только одна красавица. Да что красавица! Может быть, одна единственная привлекательная женщина! Остальные были похожи на бабищ с картин крестьянских праздников у Брейгеля. Естественно, что за каждую шла ожесточенная борьба среди мужчин, переходившая часто в физический конфликт и иногда заканчивавшаяся смертью кого-то из претендентов. Это нашло отражение в фольклоре, где молодых мужчин постоянно отправляют на поиски невест в другие края, – таким образом наши предки старались направить энергию конфликта за пределы своей общины. Даже в культуре 19 века ещё видны следы остроты этой проблемы: например, почти весь классический оперный репертуар 19 века – про соперничество мужчин из-за женщины, с постоянными дуэлями и другими формами убийства. А сейчас? Зачем дуэль, если можно в Тиндере налайкать ещё тысячу других? Если летним субботним вечером центр города кишит красотками, как китайский пруд – карпами? И вот посреди этого изобилия я вдруг, к собственному изумлению, впервые испытал древнее чувство уникальности и неоспоримой верности: я узнал ту самую – единственную красивую женщину во всём королевстве, в сравнении с которой все остальные просто не существуют.
И пусть оно мучительно, но это чувство даёт мне опору и определенность в нашем зыбком мире: можно сомневаться, кто отравил Навального; пол – это спектр или бинарность; откуда возник коронавирус; нужно ли беспокоиться о глобальном потеплении… и ещё во многих других вещах. Но зато на вопрос: что самое прекрасное на свете? – я твёрдо знаю ответ. Она. Она – эталон, единица измерения красоты, постоянная величина посреди всеобщей изменчивости. И пусть она не отвечает мне, пусть не замечает меня. Зато наконец есть что-то, до чего мне есть дело и что заставляет мою кровь кипеть в моей в, остальном, равнодушной жизни. Она есть страсть и источник вдохновения. Пелена, сквозь которую я смотрю на окружающий мир. И как я могу, зная, что есть она, быть с другой?! – признаваться в любви второй свежести, каждую ночь ложиться в постель с компромиссом, ласкать запасной вариант?! Это было бы предательством себя и подлостью по отношению к другой женщине: кто заслуживает быть с мужчиной, у которого в груди зияет такая огромная черная дыра?!».
«А если бы у твоей королевы был не Instagram, а Onlyfans? – спросил Глеб. – Ты бы оформил платную подписку?»
На этот фундаментальный для современного мужчины вопрос у меня не было готового ответа.
«Ладно, не расстраивайся, – продолжал Глеб. – На самом деле, тебе нужно подождать всего чуть-чуть. – Ещё несколько лет, и ты сможешь взять её фотографии, создать из них в Метавёрсе максимально реалистичный аватар, синтезировать по фрагментам сториз голос, купить в даркнете переписки и на их основе построить нейросеть, которая будет предельно точно имитировать её личность. И тогда ты сможешь любить её виртуально. А если ещё немного подождешь, то можно будет сделать и физическую копию со всеми её характеристиками. Лет пять ещё осталось потерпеть. Илон Маск обещал!»
Глеб сделал паузу.
«Проблема в том, – продолжал он, – что если нейросеть будет повторять её личность достаточно точно, то, скорее всего, кукла тоже тебе не даст. А вообще, если говорить серьёзно, ты должен быть ей благодарен! Из всех способов отказа она выбрала самый гуманный. Она не сказала тебе пройти нахер. Не сказала, что ты урод или что ты старый или нищий. Она просто предпочла тебя не заметить – сохранила тебе лицо и остатки самоуважения. А ты ведешь себя, как столкер. В Америке тебе бы уже давно выписали restraining order. Так что заканчивай харасить девочку и займи себя чем-нибудь другим. Или живи дальше, но постарайся не думать о том, что сегодня ночью кто-то другой будет ебать твою мечту».
Глеб глянул в телефон: «Так, моя машина сейчас придёт».
(где-то посреди моего монолога он незаметно успел вызвать такси)
«Сейчас вернусь. Нужно немного полистать на толчке Инстаграм», – сказал он и встал из-за стола.
Я смотрел, как он удаляется.
Столкер.
Вот и слово для меня найдено.
Глеб не сказал «Пигмалион», «Ильмаринен», «Натаниэль» или хотя бы просто «безответно влюбленный».
Он сказал «столкер» – одержимый назойливый преследователь. Слово, за которым вырастает образ маниака со стекающей из полуоткрытого рта слюной, заглядывающего из темноты улицы в светлое окно выбранной им жертвы; образ сумасшедшего, соорудившего у себя дома алтарь из фотографий и принадлежащих ей предметов, которые он каким-то образом раздобыл.
Глеб точно угадал терзавший меня страх: выглядеть столкером – странным типом, внимание которого ей противно и даже оскорбительно; от которого она не знает, чего ждать, – вроде, безобидный, но кто знает, что у него на уме; который вызывает у неё раздражение или даже отвращение; от которого она не знает, как отделаться; и получив очередное послание от которого, она с брезгливостью говорит: «А, опять этот»?!
И это – я! Я! привычно безразличный! закаленный отказами! с ранней юности усвоивший, что когда женщина с прекрасным лицом, единственно дорогим во вселенной, говорит: «Я не люблю вас», – нужно улыбнуться и уйти и не возвращаться больше.
Да разве я не пытался усилием воли выбросить её из головы?!
Недавно мне показалось, что наваждение позади, что я освободился и даже забыл её имя, но тут ослепительным солнечным днём мы были с ней на палубе большой яхты посреди океана. Вместе – как пара. Мы сидели в шезлонгах в компании друзей в купальных костюмах, в темных очках, красивые, элегантные, беззаботные. Болтали и веселились. Я изо всех сил старался быть остроумным, но шутки были натужными. Я запомнил одну из них. Я рассказывал историю, и в конце кто-то спросил: «И что, у неё был положительный тест?» «Да, положительный. Она была положительно мертва». Ха-ха-ха. «Поэтому они её положительно в гроб». Ха-ха-ха. Все смеялись. И она смеялась. Не потому, что вправду было смешно, а потому что я был её возлюбленным.
И так мне было хорошо, так счастливо, что я подумал: это не может быть правдой, должно быть, это сон, – и был готов проснуться. Но не проснулся, и та жизнь продолжалась, и я поверил, что это происходит на самом деле, и стал от этого счастлив вдвойне. А потом мы были с ней где-то в городе и оказались в каком-то месте, напоминающем лобби отеля. Она сказала, подожди меня, я сейчас вернусь. И ушла. Я ждал. Она всё не возвращалась. Тогда я сел листать лежавшие тут же на низком столике глянцевые журналы. И открыв очередной разворот, увидел фотографию большой яхты, рассекающей волны под ослепительным солнцем, с группой красивых молодых людей в купальных костюмах на палубе. И тут я понял бесповоротно: это всё-таки сон. Всё это время это был чертов красивый сон.
Досада, удвоенная тем, что я поверил в обман собственной фантазии, передавила мне горло, и я проснулся, но не открыл глаза, а лежал в мокрой темноте сомкнутых век и повторял про себя то, что так тщился забыть:
Март хороший месяц, чтобы родиться.
Темьян пряная травка.
Овации бывают незаслуженными.
И вспомнил всё. И её лицо до последней черточки. И свой позор.
Ведь я солгал. Я встретился и говорил с нею.
Я пришел полуслучайно-полунарочно в одно из мест, где она могла быть.
И она там была.
Но я не упал на колени к её ногам, не стал молить о пощаде.
Я не сказал: «В твоём дивном лице я узнал сон, который хотел бы видеть вечно! Моя душа дрожит от переполняющей её нежности к тебе!»
Я не сказал: «Если бы хоть на мгновение я мог ощутить биение твоего прекрасного сердца!
Если бы твоё дыхание на миг слилось с моим! О, небеса! Клянусь, я готов был бы за это умереть и не просил бы о большем!»
Я не сказал: «С того дня, как я увидел тебя впервые, волшебную, счастливую, я живу небывалой любовью, таинственной и великой, – радостью и мукой моего сердца».
Я не сказал: «Красавица! Богиня! Ангел!»
Я стоял там у барной стойки и говорил с ней, как с обычной случайной симпатичной незнакомкой. Сукаааа! На общие темы!
Идиооооот!
Я наклонился вперед, уперся лбом в стол, натянул на голову пиджак и для верности зажмурился – так мне хотелось в эту секунду скрыться от стыда: стать невидимым, исчезнуть, лопнуть, как мыльный пузырь.
Ещё и шутить пытался! Получалось, естественно, даже натужнее, чем в том сне! Потому что я говорил, а в голове гудело от пламени, бушевавшего в груди. И если бы можно было раскрыть грудную клетку, как двери печи, то там в центре оранжевого пекла колотилось бы моё сердце. Обычно мертвый угольный камень, в тот момент оно превратилось в горячий светящийся изнутри янтарный сгусток лавы.
Я нёс какую-то безнадёжную, пустую чепуху, робко говорил ей «Вы», задавал какие-то вопросы анкетного характера, а сам всё гадал: знает ли она, кто я? узнала ли? а если узнала, то что думает про меня? «Какой же придурок! Столько времени за мной бегать, и все ради этого? Чтобы спросить меня, какое я люблю кино, и сообщить, что «Любовь» Ноэ и «С широко закрытыми глазами» Кубрика – это фильмы об одном и том же, а комплекс Электры – это мем Фрейда, который не завирусился?… А если он привяжется, как от него отделаться? Хорошо, что подруги рядом…»
И чем дольше я смотрел на себя её глазами, тем яснее видел столкера и тем беспомощнее становился мой разговор. Наконец это надоело и ей: она сказала, что ей пора идти. Я стал что-то мямлить про следующую встречу и номер телефона, но она сказала: «У вас же есть Инстаграм». Подошли подруги, и они ушли. Вот и всё. Звук гонга. Встреча короткая, как боксерский раунд, после которого я остался лежать, побитый, жалкий, смешной.
Эта страсть ниспослана мне в наказание – за всё мое прежнее беспутство, за всех, кого я сам прогнал без жалости, за всех, чьи обращения я оставил без рассмотрения. Только наказание пришло не в виде грозной статуи – оно явилось в самом очаровательном обличьи. Эта красавица стала пробным камнем, неотвратимо показавшим степень моего падения: слишком самонадеянной жизнью жил я, слишком высокого был о себе мнения – ленивый, нечистый, похотливый…»
«Ты чего?» – услышал я голос снаружи.
Я открыл глаза, стянул с головы пиджак и приподнял голову.
Надо мной стоял Глеб.
«Гле-е-ебушка, мне та-ак пло-охо», – проблеял я.
Он поначалу даже не понял, а когда понял – не поверил:
«Ты что, из-за этой? дочери степей?»
Я беспомощно развёл руками.
«Серьёзно?! Да плюнь и забудь!» —сказал Глеб. – Тебе сколько лет вообще?! Детский сад какой-то!»
Он на секунду задумался, и вдруг неожиданная приятная идея осветила его лицо:
«Слушай, а поехали к блядям? Я знаю тут отличное местечко за углом!»
«NN, что ли?» – я назвал публичный дом, который в самом деле занимал два этажа в доходном доме неподалёку.
«А, ты знаешь!»
«Кто ж не знает?»
«Ну, так, что? Поехали?»
«Поехали», – согласился я и, как приглашенный на казнь, встал из-за стола.
Глеб ободряюще хлопнул меня по плечу:
«Не унывай, столкер! Первый час – за мой счёт!»
