Мумбаи
1
До отправления в Мумбаи оставалось всего полторы недели, а Павел Леденцов сидел в гостях у своей бабушки и слушал ее рассказ. Бабушка рассказывала о своей грыже и, надо отдать ей должное, рассказывала очень выразительно. Со слов бабушки грыжа представлялась поселившимся в ее теле враждебным существом, если и не одушевленным, то, по крайней мере, наделенным злой волей. Поселившись в одном из ключевых отделов пищевода бабушки, грыжа перегородила проход и теперь решала, что пропустить в желудок, а что – нет. Если мимо грыжи проходила пища, которая была ей не по нраву, она выталкивала ее назад. Бабушка каждый день мучалась рвотой и теряла в весе, а оттого, что иногда грыжа не пропускала даже воду, к тому же страдала от обезвоживания.
Недавно бабушка путем экспериментов определила вкусы грыжи, и оказалось, что та очень привиредлива: на завтрак принимает только жидкую рисовую кашу, в полдень – бутерброды с маслом и красной рыбой, на обед – бульон, а на ужин – рыбу с квашеной капустой, причем ужинать полагалось не позже шести часов вечера, потому что в шесть грыжа закрывала все посты, и после этого уже не пропускала ничего: все рвотой возвращалось назад. Вычислив это, бабушка жила с грыжей в вынужденном симбиозе до прошлых выходных, когда вдруг оказалось, что временное перемирие было лишь предательским приемом грыжи, который чуть не стоил бабушке жизни.
«Хорошо еще, что я неожиданно проснулась. Я проснулась и, чувствую, ноги и руки у меня как судорогой свело. Пошевелиться не могу – рассказывала бабушка, сидя в крутящемся кресле напротив Павла и глядя ему прямо в глаза. – А изнутри такая как волна поднимается, с желчью. И вот эта волна подкатывает к горлу, и я начинаю захлебываться. Но тут я перевернулась, – бабушка показала, как она перевернулась, – смогла спустить ноги с кровати и побежала в ванную. И вот только я добежала, как тут же все это из меня и полилось. И вот я стою над ванной, а из меня все льется и льется, льется и льется. Все, что я съела на ужин, все из меня так и вышло обратно. А вода-то какого цвета была! Вся ядовито-зеленая. Сейчас!» Бабушка неожиданно прервала свой рассказ, встала с кресла и вышла из комнаты.
Павел тут же взглянул на часы. Он не посмел бы этого сделать в присутствии бабушки, потому что бабушка бы тут же решила, что ему совершенно безразличны ее страдания и он только и ждет подходящего момента, чтобы сбежать. Она спросила бы, спешит ли он, и сказала бы, что если спешит, то она не хочет его задерживать. И говоря это, она бы смотрела на него жалостливо, а в глазах ее блестели бы слезы. «Любимый Павлик уезжает на полгода в Мумбаи, и не хочет даже по-хорошему попрощаться с бабушкой», – говорил бы этот взгляд. Этот взгляд, знал Павел прекрасно, заставит его почувствовать себя самым последним негодяем, который не имеет права называться внуком. Ему не хотелось бы уезжать с этим чувством, поэтому, несмотря на то, что время было уже не раннее и нужно было сделать кучу дел, он решил выдержать сегодня испытание до конца.
Бабушка появилась, держа в руке желтую пластмассовую коробочку из-под масла. Открыв коробочку, бабушка поднесла ее к самому лицу Павла. На дне коробочки плескалась отвратительная зеленая водица.
«Понюхай, чем пахнет», – сказала бабушка и сунула коробочку Павлу под нос. Павел отстанился.
Бабушка посмотрела на него с недоверием и поставила коробочку на стол.
«Желчью пахнет», – сказала они и села назад в кресло. Стало понятно, что сейчас рассказ будет продолжен.
«Там даже кусочки еды плавают. Все, что я съела за ужином, вышло непереваренным. И остальное тоже. То есть, ты понимаешь, я думала, что она все пропускает, а оказывается – нет, оказывается, это все копилось там, копилось, а вчера просто переполнилось и выплеснулось наружу. Хорошо еще, что я не крепко заснула. Если бы крепко заснула, захлебнулась бы».
Павел вдруг совершенно ясно увидел грыжу – неправильной формы бугристый коричневатый сгусток с маленькими белыми глазками и беззубым черным ртом. Сгусток присосался к стенке бабушкиного пишевода, который Павел представлял себе как колодец. Когда вниз по этому колодцу летела еда, грыжа увеличивалась в размерах, заполняя собой почти весь колодец и оставляя маленькую щель, через которую могло только просочиться лишь немного воды. Перегородив пищевод, грыжа сверкала белыми глазками и беззвучно хохотала, разевая черный рот.
Павлу так понравился этот образ, что он было улыбнулся, но тут же спохватился и, чтобы бабушка ничего не заметила, постарался сделать серьезное лицо – нахмурил брови и опустил уголки рта – и стал чаще кивать в такт бабушкиным словам, изображая высочайшую степень увлеченности ее рассказом. От этих усилий стало еще смешнее, и чтобы не выдать себя, ему пришлось закусить щеки изнутри. Бабушка не обратила на кривляния внука никакого внимания, она была поглощена своим рассказом:
«Прям не знаю, что мне делать, Павлик. В первый раз действительно не знаю, что мне делать. Когда я сердцем мучалась, я хотя бы знала, какие таблетки нужно пить. Это было тяжело, это было ужасно, но я знала, как заставить сердце работать. Ну, потом боженька мне Анну Дмитриевну послал, которая мне про аппарат рассказала. А теперь с этой грыжей я просто в отчаянии. Я ведь даже через аппарат дышать не могу, потому что все время как будто желчные пары вдыхаю. И все доктора сказали, что ничего с ней поделать нельзя, ну, да я и без них это все знаю. Я же себя чувствую, как никто другой, я сама свой лучший доктор. Ведь я когда первый раз к Петру Максимовичу пошла в прошлом году, я уже тогда знала…»
Услышав это, Павел прикусил щеки еще сильнее, выкатил глаза и стал качать головой еще чаще. Он понял, что история обнаружения грыжи и борьбы с ней сейчас будет поведана ему снова с самого начала.
«Да, я знаю…», – попытался он остановить бабушку, но безуспешно.
«Да, так вот…» – сказала бабушка и продолжала. Как древний сказитель, она уже вошла в транс и не могла остановиться, пока сказ не будет исполнен до конца.
Как всегда, первым порывом Павла было вскочить и с диким звериным воплем расцарапать себе лицо руками, а потом свернуть посуду со стоящего перед ним стола и бежать прочь. И, как всегда, он мысленно шлепнул себя несколько раз по щекам и приказал себе успокоиться. Произошедшая внутри короткая буря на поверхности дала знать о себе лишь едва заметной судорогой, подернувшей его лицо.
«Спокойно, спокойно, – говорил он себе, – Через полторы недели я буду в Мумбаи, и больше никакого старческого маразма и никаких старческих бредней на ближайшие полгода. Рассказывай, что хочешь! Можешь рассказать мне все с самого начала еще три раза, а потом еще пять раз. Зато через полторы недели меня ждет жаркий красочный Мумбаи и черта с два я позволю там кому-нибудь рассказывать мне часами о своих болезнях».
Тело Павла по-прежнему оставалось сидеть напротив бабушки в кресле перед низеньким столиком, на котором стояли остатки обеда, но его душа унеслась далеко-далеко в индийский город Мумбаи и уже гуляла под горячим солнцем по широким и людным улицам. Он шагал по проспекту, смело и открыто смотрел в лица прохожим и улыбался хорошеньким девушкам. Он ехал в такси на важную встречу, на собеседование в крупную компанию или даже сразу на подписание контракта. Он заходил в магазины, рестораны и клубы, и везде его знали и ждали. А поздно ночью он приводил к себе домой двух прекрасных и готовых отдаться ему женщин.
«Ну, тебе это все, наверное, неинтересно», – сказала бабушка с упреком, замолчала и потупила взор. Павел понял, что выдал себя. Возможно, бабушка заметила, что он смотрит сквозь нее, а возможно, его кивания перестали попадать в такт бабушкиному рассказу. Бабушка вот-вот была готова обидеться, и следовало немедленно спасти положение, дав ей понять, что она прервала рассказ на самом интересном месте и что публика ждет продолжения. Но Павел медлил.
«Догадалась! Неужели! – думал он. – Может быть, теперь ты спросишь, как у меня дела? Может, спросишь, зачем я еду в Мумбаи, что я там собираюсь делать, нашел ли я работу, сколько я там пробуду, наконец? Хоть что-нибудь у меня спроси!»
Но бабушка молчала, а рассказывать о себе без приглашения, как это с легкостью делала бабушка, Павла считал таким же преступлением, как придти в гости без пришлашения, но только, к тому же, ночью, пьяным и с твердым намерением лечь спать в одной постели с хозяином.
Воспользовавшись паузой, пока бабушка, по-видимому, раздумавала, обидеться ли окончатлельно или продолжать повествование, Павел сыграл на опережение: так, чтобы бабушка заметила, он поднял к глазам левую руку, посмотрел на часы и сказал: «Бабушка, слушай, у меня сегодня еще есть кое-какие дела, так что мне, наверное, уже пора собираться».
Бабушка встрепенулась и только теперь сказала: «Но ты же мне так ничего и не рассказал! Ты же уезжаешь»
«Конечно, я тебе ничего не рассказал, старая перечница, – подумал Павел. – А как я мог тебе что-то рассказать, если ты с порога стала меня грузить своей чертовой грыжей!»
Он встал с кресла, поднял на плечо лежавшую у ног сумку и сказал: «Ну, сейчас я уже не могу, я опаздываю».
«А чаю не хочешь?» – спросила бабушка.
«Нет, спасибо», – сказал Павел, не разжимая зубов, обошел столик и бабушку и шагнул в прихожую. Бабушка поспешила за ним.
Пока Павел завязывал шнурки, бабушка успела расспросить, надолго ли он едет, когда вернется, кто платит за его стажировку и где он будет жить. Согнувшись, с красным от прилившей к голове крови лицом Павел отвечал ей. Когда он выпрямился, то встретил бабушкин взгляд, преисполненный обожания и надежды.
«Ну, ты мне об этом в следующий раз расскажешь. Ты ведь зайдешь еще перед отъездом? – сказала бабушка – А то ведь на полгода уезжаешь. Может быть, больше не увидишь меня, не доживу до твоего возвращения».
«Что ты, прекрати! Наоборот. Есть стимул прожить подольше!»
«Ну, я-то уж постараюсь, но все в руках Божьих. А ты все-таки обязательно зайди».
«Да, конечно. Созвонимся», – ответил Павел голосом автоответчика.
«Иди сюда, поцелую», – сказала бабушка.
Они расцеловались, и Павел уже было открыл дверь, ведущую к свободе, но тут бабушка вспомнила: «Ой, подожди! Выкини мусор, пожалуйста!» Оставив Павла стоять на пороге, она ушла на кухню. На мгновение Павел скорчил страшное лицо, раздув ноздри и оскалив зубы, но когда бабушка вернулась, держа в руках завязанный узелком пакетик, успел сделать механическое улыбчатое лицо. Бабушка протянула Павлу пакетик, и он взял его так, будто железный манипулятор на конвейере принял груз.
«Ну, пока!»
Они снова расцеловались. Павел сделал шаг за порог, потом другой, но тут его снова окликнула бабушка: «Постой, ты когда улетаешь?»
«Десятого», – отозвался Павел, развернувшись, но не останавливаясь.
«Не забудь! Позвони и обязательно зайди, ты должен мне обо всем рассказать!» – крикнула бабушка, когда Павел уже спустился на пол-пролета.
«Да, да, конечно!» – крикнул Павел, помахав рукой, но уже не оборачиваясь. Он услышал, как хлопнула дверь и повернулся замок.
Спускаясь вниз, он говорил себе:
«Ага, как же! Еще шесть раз зайду! Еще шесть раз послушаю про грыжу. Что за несправедливость! Почему я должен слушать каждый раз про ее дела и изображать, что они меня живо трогаают, если ее совершенно не интересуют мои дела! В конце концов, ее дела уже давно все кончились, а мои еще только впереди. И из-за того, что приходится тратить время на нее, я не успеваю делать свои дела! Бред какой-то!»
Он вышел из парадной, подошел к мусорному баку и, открыв крышку, бросил на дно пакетик с мусором, вложив в это движение накопившееся праведное негодование. Это принесло некоторое облегчение.
«Не доживешь до моего возвращения! – думал Павел, выходя из подворотни на улицу. – Как же! Ты еще меня переживешь».
2
Павел сидел дома в своей комнате, пытаясь написать письмо в одну русскую компанию с просьбой взять его на работу в их представительство в Мумбаи. Компания, в которую он писал, была большая и продавала нефть, а потому, конечно, объявлений об открытых вакансиях не давала. Павел понимал, что в письме ему предстоит напрашиваться, но в то же время ему хотелось сделать это как можно деликатнее. Поставив себе такую непростую стилистическую задачу, он уже час страдал над несчастным письмом, по многу раз печатая и стирая одно и то же предложение.
Первая строчка далась Павлу сравнительно легко. На сайте компании был только адрес электронной почты отдела по набору персонала и даже не было имени главы этого отдела. Сразу отказавшись от прямой кальки с английского языка «Дорогой господин или госпожа», которая звучала как начало письма от верноподданного своему султану, он недолго посомневался и выбрал нейтральное «Здравствуйте!». Трудности начались вслед за этим. Что писать дальше?
«Меня зовут Павел Леденцов. Позвольте предложить себя в качестве…» – было первое, что пришло ему на ум. За этим вариантом, от которого веяло публичным домом в порту, последовал другой, перемещавший действие в каморку титулярного советника начал девятадцатого века: «Меня зовут Павел Леденцов. Прошу принять к рассмотрению мое резюме на соискание должности…». Затем с несколькими вариациями был опробован вариант активного волеизъявления: «Меня зовут Павел Леденцов и я отчянно хочу работать на Вашу компанию». «Отчаянно» Павел, конечно, тут же стер, но без него фраза звучала так, будто сопливый мальчишка пинком ноги распахивает дверь редакции журнала «Таймс» и плюхает на стол главного редактора свое школьное сочинение. Павел поправил «хочу» на «хотел бы», но теперь фраза звучала слишком мечтательно. Павел представил главу отдела по набору персонала, который, прочитав эту фразу, хмыкнет и скажет: «Хотел бы? Ну, хоти дальше!» – и выбросит письмо в мусорный ящик. «Меня зовут Павел Леденцов. Пожалуйста, возьмите меня на работу», – было последней жалкой попыткой, прежде чем Павел рещил обратиться к помощи Интернета.
Нажимая на лисицу, обхватившую земной шар, он думал про себя: «Так, главное – не отвлекаться на посторонние вещи! Нужно найти образцы писем и больше ничего!». Первой открылась страница Яндекса, и все, что от него требовалось, было впечатать в строку поиска нужные слова и нажать «поиск», но в ту же секунду, прежде, чем он успел спохватиться, его руки сами собой нажали несколько клавиш, и вот уже открылась страница «в контакте». Было еще не поздно, можно было закрыть окно, но его мозг работал уже как у алкоголика, почувствовавшего запах выпивки, и остановиться Павел уже был не в состоянии. «Ладно, только глазком загляну!» – думал он, заходя на свою страницу. Сообщений не было, но оставались новости – все те ничтожные обыденные пустяки, которыми наполнена жизнь множества едва знакомых ему людей.
Страница «новости» стала первым расколом, от которого в разных направлениях поползли, изгибаясь под причудливыми углами, несколько трещин, в свою очередь дававших новые и новые ответвления, пока наконец первоначально ровная поверхность его намерения не покрылась уродливым узором. Кто-то знакомый был отмечен на одной фотографии, и Павел уже смотрел целиком весь альбом совершенно постороннего человека. Кто-то вывесил смешную картинку, и Павел уже искал похожие в Интернете. Кто-то выложил хорошую песню, и нужно было найти другие песни этого исполнителя. Выложенное кем-то видео напоминало о том, что он давно хотел посмотреть другой ролик на youtube, а уж с youtube выхода нет.
Сознание Павла скакало между предметами, событиями и темами, как мартышка – с ветки на ветку, всему любопытное и ко всему одинаково невнимательное. Вдруг одна ветка обломилась, и мартышка шлепнулась не землю: Павел хлопнул себя по щеке, закрыл десяток открытых окон, не дочитав, не досмотрев, не дослушав все, что только что казалось ему важным прочитать, посмотреть и послушать. Он вернулся к самой первой странице – странице Яндекса, на которой поисковая строка по-прежнему оставалась пустой. И в тот же момент Павел неожиданно понял, как следовало написать в письме. Он снова открыл текстовой документ и, спустя 20 потерянных впустую минут, написал:
«Меня зовут Павел Леденцов. В этом году я получил степень бакалавра в Санкт-Петербургском Университете по специальности История Индии. В сентябре этого года я отправляюсь на год на стажтровку в Мумбаи, и хотел бы узнать, нет ли в Вашей компании открытых вакансий или возможностей стажировки».
«Идиот! – обращался он к себе. – Какого черта тебе понадобилось смотреть всю эту чушь! Все, что нужно было сделать, – это всего лишь немного подумать! Боже, клянусь, когда я доберусь до прекрасного солнечного Мумбаи, где жизнь бурлит и несется так стремительно, я больше ни за что не буду отвлекаться на этот бред! Да, у меня времени больше не будет отвелкаться! Я буду как три обезьяны!».
Он представил, как покупает в лавке на базаре красивую статуэтку в виде трех обезьян, одна из которых закрывает ладонями глаза, другая заткнула уши, а третья прикрыла рот, а потом объясняет прекрасной девушке, которую привел домой, что эта статуэтка означает, что он не позволяет никакому информационному мусору вторгаться в его разум и не позволяет никому влиять на себя. Пораженная его мудростью, девушка отдается ему на том самом столе, на котором стоит статуэтка.
Воодушевленный этой фантазией, Павел написал еще несколько предложений и дошел до той части письма, где следовало рассказать об опыте работы. С прошлого года Павел стал подвизаться переводчиком в нескольких переводческих фирмах, но работу эту не любил, а потому все время отлынивал и брался переводить только тогда, когда денег не оставалось совсем. До этого он был репетитором по английскому языку. И больше ничего. Только теперь Павлу стала очевидна нелепость идеи писать в большую, да к тому же занимающуюся продажей нефти компанию с просьбой дать ему работу и, не в силах остановить работу воображения, со всей ясностью увидел, как глава отдела персонала большой нефтяной компании, получив от него письмо от, потом ходит по офису и читает письмо вслух своим коллегам, а те, не отворачиваясь от мониторов, на которых светятся черным по белому тексты многомиллионных контрактов, смеются над маленьким переводчиком и репетитором, который вдруг возомнил, что может быть им чем-то полезен. Жестокое воображение на этом не остановилось и продолжало переваривать эту мысль, рисуя новую картину, на которой работники большой компании после тяжелого дня собираются всем офисом и пишут Павлу ответ, причем композиция картины повторяла репинских «Запорожцев, пишущих письмо турецкому султану», и глава отдела по набору персонала занимал место толстого казака в красном халате и, обнимая обеими руками живот, смеялся сильнее других.
Павел не знал уже теперь, стоит ли дальше продолжать писать письмо или бросить и поискать какую-нибудь другую возможность, и, как это с ним обычно бывало, решил, чтобы не принимать пока решение, проверить еще раз электронную почту, как будто какой-нибудь добрый гений мог послать ему ответ или хотя бы подсказку. Вслед за почтовым ящиком, который оказался пуст, был проверен сайт «в контакте», потом – лента в «живом журнале», потом – еще несколько блогов, и вот уже опять ползли во все стороны острые трещины пустого любопытства и опять радостно скакала по веткам мартышка-сознание.
Конец этому положил телефонный звонок. Павел вздрогнул и ответил. Это звонила мама, звонила, чтобы напомнить, что в субботу они договорились встречаться с дальними родственниками – представителями той ветви их семьи, которая с конца семидесятых росла над Американской землей. Лев Николаевич, который приходился маме Павла двоюродным или троюродным братом, в первый раз вернулся в Россию, чтобы показать страну своей дочке.
«Так, ты хочешь пойти?» – спросила мама.
«Я не знаю», – ответил Павел. Он всегда говорил «не знаю», когда хотел сказать «нет».
«Пойдем, это будет интересно. Они уже сто лет не были в России. Лев Николаевич, между прочим, работал синхронщиком в ООН, так что, может, он тебе что-нибудь посоветует или даст тебе какой-нибудь полезный контакт в Индии».
«Неужели?»
«Да, а его дочка Катя собирается учить русский язык в Петербурге. Вы познакомитесь, ты ей расскажешь про Питер. Может, она тебе понравится»
«Может. Она симпатичная?»
«Откуда же мне знать, я же ее никогда не видела. Могу только сказать, что хорошо, если она больше похожа на маму»
«А что, ее мама очень красивая?»
«Не знаю, маму я тоже не видела. Зато я видела папу!»
«Понятно»
«В общем, не забудь, в субботу в семь в «Студии»!»
«Хорошо, не забуду»
«Резюме вчера отослал?»
«Отослал», – сказав так, Павел соврал дважды, потому что не отправил письмо с резюме ни вчера, ни сегодня.
«Ответили что-нибудь?»
«Нет, конечно! Я и не жду, что они так быстро ответят!»
«Так ты же уезжаешь через неделю! А ведь, если ты хочешь, чтобы тебя взяли на работу, еще же нужно собеседование пройти. Когда ты, думаешь, они успеют это сделать?»
«Не знаю»
«Ой, Павлик! – Мама вздохнула. – Почему нельзя было летом этим заняться? Почему непременно нужно все делать в последний момент?»
«Сам знаю», – буркнул Павел.
«Ну, ничего. Работу ты уже все равно найти не успеешь, так что брось это дело. Будешь лучше над магистерской диссертацией работать».
«Ну, да. Я тоже так думаю».
«Ну, пока».
«Да, пока, до вечера».
«Про ужин с субботу не забудь!»
«Не забуду. Пока»
Мама повесила трубку.
«А то я сам не знаю, что надо было рассылать резюме летом, – думал Павел, возвращаясь к недописанному письму. – Боже! Паша! Почему не можешь делать то, что нужно, вовремя и не отвлекаясь на посторонние вещи! Ты же не дурак! Все, что тебе нужно, – это сосредоточиться, быть внимательным и целеустремленным! Решено! С того момента, как окажусь в Мумбае, подчиню свою жизнь строгому распорядку! Нужно обязательно планировать наперед и еще – делать важные дела в первую очередь! И, если уж делаешь что-то, ни в коем случае не отвлекаться, пока не закончишь!»
Он взъерошил волосы, потянулся и, наклонившись к монитору, положил пальцы на клавиатуру с твердым намерением на этот раз не вставать из-за компьютера до тех пор, пока не закончит письмо.
Через десять минут он почувствовал, что нестерпимо хочет выпить чаю.
3
За четыре дня до отъезда в Мумбаи Павел шел поздно ночью по Садовой улице домой. Идти было далеко, но он не стал ловить машину, а решил прогуляться, чтобы выветрился хмель. Начало сентября в Петербурге было дождливым и промозглым, поэтому Павел шел, засунув руки в карманы и ссутулившись, и старался дышать теплым воздухом в поднятый ворот пальто.
Сегодня вечером он встречался со своими друзьями, Машей Брин и Алешей Завадским. Они уже встречались две недели назад, и тогда, чтобы поскорее от них отделаться, Павел сказал, что они еще раз увидятся перед отъездом, и надеялся, что о нем забудут, но позавчера Маша позвонила ему и без предисловий спросила:
«Привет! Ты в пятницу свободен?»
«Привет! Свободен, в принципе», – сказал Павел, не подумав, и тут же пожалел об этом.
«Отлично! Тогда «Стакан»?»
«Слушай, я не знаю. У меня еще есть кое-какие дела перед отъездом», – промямлил Павел.
«Ну, Па-а-аша-а! Ты же обещал!» – сказала Маша капризным голосом.
«Хорошо-хорошо! Только ненадолго»
«Конечно, немного посидим. Так, что, заказываю столик в «Стакане»?»
«Да, давай»
«Во сколько? Давай, в семь»
«Боже! Не-е-ет!» – закричал про себя Павел, а вслух сказал:
«В семь слишком рано, давай в девять»
«Так мы что, на полчаса, что ли, идем?» – спросила Маша.
«Нет, почему на полчаса? На час», – сказал Павел, а сам подумал: «Хорошо, если только на два!»
«Ну, не-е-ет!» – затопала ножкой Маша.
«Хорошо, давай в полдевятого, просто у меня еще кое-какие дела»
«Я работу заканчиваю в шесть, что я буду делать до полдевятого?»
«Ну, хорошо, давай в восемь»
«В полвосьмого»
«Ладно, в полвосьмого, так в полвосьмого»
«Только не опаздывай!» – предупредила Маша.
«Не опоздаю!»
«Па-а-аша-а! Я серьезно! Не опаздывай»
«Говорю же, не опоздаю!»
«Ты всегда опаздываешь!»
Вечером в пятницу Павел бежал под дождем к «Стакану» и ругался про себя с таким ожесточением, что некоторые ругательства получалось произносить вслух.
«Блядь! Почему ты всегда опаздываешь?! Ты же знаешь, что от твоего дома до «Стакана» – сорок минут. Ну, минимум тридать! Так почему нужно выходить из дома за пятнадцать минут? И ладно бы еще, тебя что-то задерживало дома. Так ведь нет! Ты же просто физически не можешь выйти из дома вовремя! Ты проверяешь «контакт», читаешь статью про модного художника, имя которого даже не запомнишь, пьешь чай, смотрешь телевизор, решаешь выйти, сразу после того, как закончится этот клип! И только в последний момент, спохватившись, вскакиваешь и начинаешь бегать по квартире, собирая вещи. Уже одетый в прихожей, ты не можешь найти ключи, и тогда снова пробегаешь по всем комнатам, чтобы обнаружить, что ключи у тебя в кармане. Ты выбегаешь из квартиры, добегаешь до перекрестка и вспоминаешь, что забыл взять что-то важное, но возвращаться времени уже нет! Хотя можно уже и вернуться, потому что нет разницы, опоздал ты на полчаса или на сорок минут! Сука, почему, почему?!»
От бега Павел вспотел, и одежда под пальто взмокла, но когда он расстегнул спереди пуговицы, то холодный ветер задул ему в грудь, по разгоряченному телу прошла холодная волна и охлажденный пот на спине промакнула рубашка. Павел зарычал, сбавил шаг и снова запахнул пальто.
«Сука! Если ты заболеешь и умрешь, то не поедешь ни в какой Мумбаи. И будет тебе поделом! Потому что таким необязательным идиотам нечего делать в этом вечно занятом и кипучем городе, где все знают цену времени, своему и чужому. Там у всех дела, там нельзя опаздывать! Нет, когда я приеду в Мумбаи, я тоже буду пунктуальным! Пунктуальным и деловым!» – сказал себе Павел.
Вдохновленный этим решением, он остановился, посмотрел вверх, глубоко вдохнул и, улыбнувшись себе, пошел дальше уверенным и скорым шагом делового человека.
«Клянусь, в Мумбае ни разу больше никуда не опоздаю! Надо просто поставить себе за правило выходить на двадцать, нет, на тридцать минут раньше, чем требуется! И пусть ты придешь раньше! Не страшно, пусть твой партнер опаздывает, еще лучше! Вот уж в Мумбае я не буду тратить свое время впустую!» – думал он, подходя к «Стакану», который давно стал штабом их маленькой группы.
«Стакан» располагался в подвале дома на одной из центральных улиц города. Интерьер кабака был сделан под советскую закусочную, как ее представляли те, кто родился в последние годы существования Советского Союза. На кирпичных стенах висели репродукции агитационных плакатов и старых герографических карт, а тяжелые деревянные столы освещались низко висящими лампами в больших металлических абажурах. Павел увидел Машу и Алешу: они сидели за столиком в углу у старого автомата для продажи газированной воды. Маша Брин – невысокая, неинтересная блондинка с большими сплющенными губами и большим носом, одевавшаяся так, что было невозможно понять, пытается ли она скрыть недостатки своей фигуры или подчеркнуть их, – сегодня сверху накинула шаль в виде рыболовной сети. Алеша Завадский – опрятный молодой человек с правильными чертами лица и аккуратной прической, в голубых джинсах-клеш и кофте с капюшоном – сегодня не выделялся совсем ничем. Они сидели скучно, и очень оживились, когда заметили Павла.
Павел подошел к столику, пожал руку Алеше и расцеловался с Машей. Поцеловав Павла в щеку, Маша посмотрела на него строго и сказала:
«Паша! Как так можно?! Ты же обещал!»
«Штрафную!» – сказал Алеша.
Названия блюд в меню, как и отделка в «Стакане», тоже были навеяны советской легендой, и поэтому на столе у друзей Павла стоял большой графин водки, называвшийся «Невозвращенец», графин клюквенного морса «Кровавое воскресенье», а также тарелки с закусками «Холодная война» и «Успехи НЭПа». Поскольку Павел опоздал на сорок минут, «Невозвращенец» уже приближался к границе, «Кровавое воскресенье» клонилось к вечеру, «Холодная война» была в заргаре, а «Успехи НЭПа» были в немалой степени пройдены. Алеша налил Павлу стопку «Невозвращенца» и стакан «Кровавого воскресенья».
«Простите, правда! Больше не буду! – говорил Павел, усаживаясь. – Знаете, я пообещал себе больше никогда никуда не опаздывать. Как в Мумбаи приеду, начну новую жизнь!».
«Ха-ха! Может, тогда же найдешь себе и нормальную женщину», – брякнула Маша, которая была в курсе обстоятельств личной жизни Павла.
«Может, и найду», – сказал Павел, хлопнув штрафную «Невозвращенца» и тут же запив его «Кровавым воскресеньем».
Павел не любил и не мог пить водку, но Маша и Алеша были его школьными друзьями, и пить при встрече водку было данью традиции, воспоминанием об ушедших годах. Павлу нравилось, что у них есть свои обычаи, и все-таки он давно искал подходящий случай, чтобы объявить друзьям, что он бросил пить водку. Правда, думал он, во-первых, этим он обидит их, а во-вторых, он догадывался, что без стремительно и безотказно пьянящего воздействия водки встречи с друзьями могут стать стать совершенно невыносимыми.
Наколов на зубочистку кубик студня с «Холодной войны», Павел отправил его в рот и налил себе и товарищам еще по стопке «Невозвращенца». Они чокнулись, улыбаясь друг другу, и выпили.
«Ну, что нового?» – спросил Алеша.
«Я уезжаю в Мумбаи», – ответил Павел.
«Это не новость», – сказала Маша.
«И собираешься начать новую жизнь», – продолжил Алеша.
«В общем, да», – сказал Павел
«Работу нашел?»
«Пока нет»
««Пока нет», – беззлобно передразнил Алеша. – Действительно, никогда не знаешь! Может быть, интересная и высокооплачиваемая работа найдет тебя за полчаса до отлета. Может быть, работодатель твоей мечты окажется твоим соседом в самолете!».
«Значит, просто не нашел», – отрезал Павел.
«Что ж, пусть это будет первым шагом в твоей новой жизни в Мумбаи, – сказал Алеша, – потому что работа – это деньги, а без денег даже в Мумбаи жизнь нехороша. Удивительно, как ты этого еще не понял!»
«Я отправил резюме», – сказал Павел.
«Вчера, да?» – спросил Алеша, который знал Павла слишком хорошо.
«Почему, вчера? На прошлой неделе», – соврал Павел.
«На прошлой неделе, хаха! И куда ты отправил?»
Павел назвал большую нефтяную компанию и наугад еще несколько компаний.
«Ну, жди!» – весело сказал Алеша, разливая водку.
«Хотя если тебе не ответят – а тебе, скорее всего, не ответят, – то ничего страшного, – продолжал Алеша. – Будешь работать на меня!»
Павел ждал чего-нибудь подобного. Обычно похожая фраза означала, что Алеша берет нити разговора в свои руки и сейчас раскроет друзьям очередной план, который в скором будущем принесет ему много денег.
«Ребята, я открываю магазин! – объявил Алеша – Выпьем!»
Вслед за этим Алеша, не забывая своевременно подливать и выпивать, рассказал, что вслед за интернет-магазином товаров для экстремального спорта, который он открыл пол-года назад, теперь он открывает самый настоящий магазин: деньги уже почти собраны, о помещении он практически договорился, документы оформить не составит труда, у него все схвачено, рекламная кампания, в целом, продумана, словом, прибыли уже, считай, в кармане. Воздушный замок его амбиций зримо рос над столом, сплетаясь с дымом сигарет, которые одну за другой курила Маша.
Павел терпеть не мог алешиных рассказов, потому что большей частью это была болтовня, которая по разным причинам почти никогда не претворялась в жизнь, но еще больше – потому что даже та немногая часть планов Алеши, которая хоть чуть-чуть сработала, делала того человеком более успешным и довольным собой, чем Павел, а чужой успех и самодовольство Павел ненавидел больше всего на свете. Кроме того, Алеша, пытаясь заниматься сразу всеми своими идеями, был вечно занят и всегда куда-то спешил, но зато, выделив время для встречи с друзьями, на эти несколько часов умел отвлечься от остальных дел, и погрузиться в дружеское общение. Напротив, Павел, который в одиночестве находил миллион мелочей, мешавших ему заниматься делами, оставшись наедине с друзьями, почти сразу вспоминал, что дома его ждет важная работа дела, и ему казалось, что друзья понапрасну тратят его время, и хотелось поскорее от них бежать.
Алеша рассказывал:
«Если дело пойдет хорошо… а оно наверняка пойдет хорошо, у нас в Питере сильная экстремальная сцена, да еще зима, я узнал, будет холодной и снежной, так что доски будут расходиться как горячие пирожки…»
«У кого узнал, у господа бога?» – спросил Павел.
«Почти. Так вот, если все пойдет хорошо, то к весне я отдам все, что занял, а летом открою второй магазин. А там посмотрим, может, открою еще один, где-нибудь в другом городе, может, отдам все в управление и займусь чем-нибудь еще».
«А какая в этом моя роль?» – спросил Паша.
«Как? Ты будешь искать мне поставщиков в Индии. Будем партнерами. Что скажешь?»
«Это интересно, кончено, но я раньше ничем таким не занимался».
«Так это ведь не сложно. Смотри, тебе нужно всего-то…»
Павел сразуперестал слушать. Кивая и в произвольных местах восклицая: «Да», «Ага» и «Круто», он думал в это время так:
«Как же! Буду я на тебя работать! Не больно ли мелкую роль ты мне уделил в устройстве Вселенной? Ты правда думаешь, что я не гожусь ни на что, кроме как мотаться по пригородам Мумбая, от одной подвальной фабрики к другой, выискивая для тебя крепления для сноубордов? Нет уж, меня ждет что-то большее. Если, конечно, мне никто не будет мешать. Да что врать, я сам хуже всех себе мешаю, и никто другой в этом не виноват, а только я. Черт, как же ты достал уже своей болтовней!»
«Слушай, давай ты мне напишешь и-мэйл и объяснишь все еще раз, а то я сейчас все равно ничего не запомню», – сказал Павел и, заметив удивленный взгляд Алеши, пояснил: «Что-то я сегодня быстро напился. Сейчас вернусь».
Павел встал со стула и почувствовал, что не соврал: он и в самом деле незаметно для себя захмелел. Пройдя неровной походкой через зал, а потом по коридору, он вошел в туалет и закрыл за собой дверь. Закончив, онвстал перед зеркалом, опершись обеими руками на руковину, и, нахмурив брови и сощурив глаза, посмотрел на свое лицо.
«Зачем нужно было так нажираться, а? – спросил он себя. – Все, сегодня последний раз, что я пью водку. Больше ни капли этого мерзкого поила. А когда в Мумбаи приеду, вообще буду всем говорить, что не пью! И зачем нужно было соглашаться на эту встречу? Ты же знал, как это будет, и все равно согласился! Ты бесхребетный слабак! И прав Алеша, ты в лучшем случае годишься искать поставщиков лыжных очков, а может и для этого недостаточно хорош. Похоже, права была мама, ты станешь уборщиком!»
Павел открыл кран, набрал в ладони холодной воды и, опустив голову, плеснул водой в лицо. Снова взглянув в зеркало, он сказал себе:
«Так. Там сидят твои друзья. Ты согласился с ними встретиться, так что изволь вести себя прилично! Это последний раз, что вы встречаетесь перед твоим отъездом, а потом ты уедешь в Мумбаи, где никто не будет тебя доставать своими планами покорения мира, никто не будет тебе лезть в душу, никто не будет отвлекать. В Мумбаи вообще никто не будет тебя знать! В Мумбаи ты будешь сам в ответе за себя, сам будешь себе хозяин! Что ж, последний выход!»
Он вытер лицо рукавом, потому что бумажные салфетки в автомате кончились, взялся за ручку двери и только теперь заметил, что на двери черным фломастером кто-то написал: «Когда ты приходишь в этот мир, ты плачешь, а все остальные смеются. Проживи так, чтобы когда ты будешь покидать этот мир, все плакали, а ты смеялся».
Улыбнувшись туалетной мудрости, Павел открыл дверь и направился к столику, где его ждали друзья, с твердой решимостью, мужественно высидев до конца этот уже испорченный вечер, прожить остаток жизи так, чтобы в конце умереть с улыбкой на лице. Вернувшись, он увидел, что на столе стоят новые графины «Невозвращенца» и «Кровавого воскресенья», а Алеша и Маша, подсев ближе друг к другу, склонились над одним меню. Это означало, что встреча их маленькой группы затягивается на неопределенное время, но Павел был к этому готов, и охотно присоединился к друзьям в выборе горячего. Через десять минут, когда Алеша резал ножом бифштекс с кровью «Сон в ГУЛАГе», а Павел ел макароны «Балтфлот», Маша, которая истязала себя изуверской диетой и почти ничего не ела, рассказывала друзьям новости их многочисленных общих знакомых. С большинством из тех, о ком рассказывала Маша, Павел не виделся уже давным-давно, и поскольку часто сам хотел встретиться то с одним, то с другим из них, но как-то все не находил времени, то постарался убедить себя, что хорошо узнавать что-то о них хотя бы от Маши, хоть сведения и пропущены через машин скептический ум и переданы ее язвительным языком.
«Ну, по крайней мере, этот новый приятель ему подходит как никакой другой, – рассказывала Маша про их общего друга Сашу, который недавно в очередной раз влюбился. – Что Саша дурной, это давно известно, и этот его новый Артем – тоже! И непонятно еще, кто из них дурнее! Последний пример. Саша идет ночевать к Артему, но он дико голодный, а дома у Артема есть нечего. Рядом с домом Артема – суши-бар. Саша идет туда, заказывает суши на вынос и сидит-ждет. Когда приносят суши, оказывается, что у него нет с собой денег. Что делать? Звонит Артему. Артем говорит ему, что он идиот, но ничего не поделать, приходится Артему с деньгами самому идти в суши-бар. Он приходит, они расплачиваются и спешат домой, чтобы…»
«Чтобы оттарабанить друг друга!» – подсказал Алеша.
Маша посмотрела на него с упреком, но он лишь пожал плечами и пьяно улыбнулся.
«Наконец они приходят домой, и – что же вы думаете – выясняется, что они забыли еду в баре!» – закончила Маша и, покачав головой, закурила новую сигарету.
Алеша и Павел покатились со смеху.
«А, черт! Похотливые животные!» – гоготал Алеша, ударяя ладонью по столу, а Павел засмеялся мягко, как смеялась его мама, и, сделав вид, что согнулся от смеха, успел под столом поддернуть рукав рубашки и посмотреть на часы. Увидев, сколько времени уже прошло, Павел внутренне затрясся от бессильной злобы: «Не-ет! Сколько же это может продолжаться! Блядь, клуб «Белый попугай» и Юрий Никулин! И ты оторвала меня от моей жизни на целых два часа, чтобы рассказать эти пошлые сплетни о почти уже незнакомых мне людях?! Бля, сколько же осталось до отлета?! Сейчас почти десять, до двенадцати – два часа. Потом еще три дня по двадцать четыре часа. Всего… сколько же это?»
Он стал представлять столбик умножения, но Алеша, который продолжал громко ржать, раскручивая дальше мысль о «двух забывчивых пидарасах», мешал сосредоточиться.
Маша между тем продолжала. Один за другим перед слушателями проходили образы их знакомых, один смешнее и уродливее другого, и их истории тянулись без всякого порядка: вот рассказ о подруге, которая полтора года сидела в одной фирме и, несмотря на все усилия, не могла пойти на повышение, а потом появилась смазливая девица, которая быстро забралась в постель к шэфу и уже через месяц рулила всем офисом; а следом – отделенное только вводной фразой: «Кстати, а вы слышали, что произошло?» – короткой строкой сообщение о приятеле, которому за его корейское лицо проломили голову; а потом – про развеселую жизнь другого приятеля, который вступил в одну из оппозиционных партий; а потом еще, и еще. Посреди очередного рассказа Павел было украдкой снова посмотрел на часы, но на этот раз Маша заметила направление его взгляда и, подняв брови, спросила:
«Паш, ты куда-то спешишь?»
«Нет, я просто смотрю, что уже поздно».
«Нет, – сказала Маша. – Сейчас не поздно, но это не меняет того факта, что ты уже везде опоздал».
Вслед за тем Маша продолжала свой рассказ, а Павел смирился и просто сидел, подперев голову рукой, улыбался, хмыкал, кивал и, когда было похоже, что в рассказе достигнута кульминация, засмеялся, наклонясь над столом. Вдруг подошла официантка, и оказалось, что они уже попросили счет, и вот-вот распрощаются, чтобы в следующий раз встретиться только через полгода.
Они стояли на улице и ловили машину.
«Ты пиши» – сказала Маша Павлу, которого держала под руку.
«Обязательно!»
«Я серьезно».
«Я знаю».
«Как минимум, раз в месяц. Обещаешь?»
«Обещаю».
«Я сделаю вид, что тебе поверила».
«Правда!»
«Слушай, сколько раз ты обещал больше не опаздывать? И все равно без опозданий никуда не приходишь. А уж письма и подавно не будешь писать!»
«А какая связь?»
«Есть связь, Паша. Ты постоянно себя обманываешь, но каждый раз себе веришь. Сейчас у тебя пока есть запас времени, пока ты можешь откладывать… откладывать осознание… нет, откладывать, как увидишь… откладывать…» – Маша задумалась.
«Ба, кто-то сегодня перебрал», – сказал Павел, довольный, что Маша не смогла закончить фразу.
Подъехала старая шестерка. Маша сошла с тротуара, открыла дверь, коротко о чем-то поговорила с водителем, а потом хлопнула дверью и снова подошла к друзьям.
«Я хочу сказать, Паша, – продолжала Маша, закуривая сигарту, – что ты будешь мне писать письма так же, как ты делаешь все остальное. Ты все будешь откладывать на потом, на потом, до тех пор, пока не наступит момент, когда уже поздно, и тогда будешь делать все второпях, так что лучше бы вовсе не делал».
Сказав это, она не посмотрела на Пашу, а снова сошла на дорогу, чтобы торговаться с другим подъехавшим извозчиком. Договорившись, она стала прощаться.
«Ну, с тобой мы еще увидимся», – сказала Маша Алеше, целуя его в обе щеки.
«А с тобой прощаемся надолго. Ты ведь собрался начать новую жизнь в Мумбаи, да? Сделай одолжение, начни ее с того, что будешь мне регулярно писать!» – сказала она Павлу.
Они расцеловались.
«Я буду скучать» , – сказал Павел, открывая дверь машины и подсаживая Машу внутрь.
Теперь Павел остался стоять с Алешей.
«Да, вот это женщина! – сказал Алеша. – Я бы на ней женился!»
«Почему?»
«Потому что она умная».
«Так женись!»
«Может, когда-нибудь и женюсь, только нескоро. Ты, кстати, надеюсь, не собираешься хранить Ане верность в Индии?»
«Нет, упаси боже!»
«Ну, тогда расскажешь потом, какие они, индианки»
«Обязательно»
«Они ведь без ума от белых?»
«Да, не очень-то, по-моему»
Подъехала еще одна развалюха.
Алеша обнял Павла и сказал:
«Давай, старик! Порви их всех!»
«Да, конечно!»
Алеша открыл дверь машины, но прежде, чем сесть внутрь, повернулся к Павлу и спросил:
«А знаешь, отчего у жещин в Индии все время красная точка на лбу?»
«Это бинди, такой особый знак…» – сказал Павел
«Ну, нету у них там пепельниц! Нету!» – ответил Алеша, хлопнул Павла по плечу и сел внутрь. Машина тронулась, а Павел обернулся и быстро пошел в противоположном направлении.
4
Зайдя домой, Павел изо всех сил хлопнул дверью. Он был насквозь мокрый: на улице был страшный ливень, а он не взял с собой зонта. Это, однако, его не огорчало: наоборот, оттого, что но вымок до нитки, Павел испытывал извращенное удовольствие, видя в этом словно назло ему начавшемся дожде еще потрверждение тому, что сегодня все было настроено против него.
Павел снял мокрый плащ и с остервенением бросил его на пуфик в углу прихожей, потом стянул свитер и футболку и шлепнул их на плечо. С омерзением он стянул обувь, сорвал носки и, брезгливо держа их двумя пальцами, побежал в ванную. В ванной он, скомкав одежду, швырнул ее в корзину с грязным бельем, снял джинсы и, оставив их валяться на полу, открыл воду и залез под душ.
«Блядь! Ебаная дура!» – сказал Павел. Сегодня он в последний раз перед отправлением в заветный Мумбаи встречался с Аней Стужиной – женщиной, про которую все думали, что Павел в нее безнадежно влюблен.
«Тупая сука!» – Павел был бы рад с этими словами забыть об остоятельствах этого вечера, но чувства сожаления, стыда, недовольства собой и ненависти к Ане смешались в ядовитый состав, отравлявший его кровь и не позволявший думать ни о чем другом, пока организм сам собой постепенно не очистится. Картины свидания вставали перед его глазами, заставляя вновь и вновь чувствовать себя ничтожеством.
Он видел Аню Стужину – блондинку с тонкими прямыми волосами, широким русским лицом с высокими скулами, маленьким носиком и губками-вишенками. Хотя Аня была немного широка в плечах и бедрах и у нее была маленькая грудь, она умела одеться так, что эти недостатки были незаметны или казались неважными.
Павел и Аня сидели рядом в суши-баре, и она опять молола какую-то чепуху. Павел всегда был этому рад, потому что только ее болтливость и готовность без конца рассказывать о своей учебе, покупках и поклонниках, не позволяла встречам превращаться в тягостные соревнования, кто дольше сможет вынести молчание: поговорить им было не о чем. Слушая Аню, но не разбирая, что она говорит, Павел смотрел на ее губы, накрашенные бледно-розовой помадой, и никак не мог решиться сделать то, зачем было устроено свидание, – стремительно продвинуться вперед, обхватить Аню крепко и, поцеловав ее в губы, не отпускать, пока она не обмякнет в его объятиях и не подчинится ему. Каждый раз, когда казалось, что насупил подходящий момент, – Аня на мгновение замолкала, а сердце Павла начинало биться чаще, подсказывая, что нужно немедленно действовать, и адреналин выбрасывался в кровь, притупляя страх, – он медлил, и раскочегаренное желание работало вхолостую. Мысленно Павел уже несколько раз обругал себя трусом и доказал себе, что любое последствие будет лучше, чем такое бездействие, однако заставить себя не мог. Оттого он злился, и с каждой минутой его злоба все нарастала, распространяясь не только на него самого, но и на Аню, не замечавшую ничего и продолжавшую беззаботно щебетать.
«Он все идет за мной и идет, и все время что-то говорит. Не помню даже. Рассказывал что-то про то, как правильно открывать вино, или что-то в этом роде. До самого «Кристалл-паласа» за мной шел. Потом меня это достало, я поворачиваюсь к нему и, такая, говорю: «Простите, молодой человек, но я замужем», – и иду дальше, а он мне вслед: «Сучка!» Представляешь, какой козел! А сам такой тощий-тощий, и прыщи на лице», – говорила Аня.
«Да уж! Пикапер, что с него возьмешь!», – сказал Павел, а про себя подумал:
«А если бы он был без прыщей? И не начинающий, а матерый прикапер? Он бы тебя уже на следующий день драл. Как сучку. Ты бы сама просила его отодрать тебя как сучку! Уж он-то не стал бы сомневаться, целовать тебя или нет! Да он бы вообще пропустил этот ненужный этап!»
Павел представил, как Аня получает от него смс в тот самый момент, когда ее кто-нибудь трахает сзади. Раскачиваясь и мотая головой вверх-вниз, она берет телефон в руку и начинает читать смс, но тот, кто ее трахает, забирает телефон и отбрасывает его в сторону, потом пригибает ее плечи к постели и продолжает с удвоенной скоростью. От этого видения ему стало тошно и захотелось выбить у Ани из рук стакан свежевыжатого морковного сока, схватить ее за голову, но не целовать, а проорать: «Тупая дура! Что ты о себе возомнила! Блядь! Ты именно такого отношения и заслуживаешь! Cлепая курица! Тебе ведь ничего не надо, кроме того, чтобы тебя катали в машине, кормили в ресторанах и хорошенько трахали! Ненавижу тебя!»
Чувство, которое два года назад началось как страстная влюбленность, которую Павел в себе всегда узнавал по определенным признакам – робости, неловкости, растерянности, но в первую очередь – по жару, который вспыхивал в груди каждый раз, когда объект вожделения оказывался вблизи, – полгода назад стало разлагаться, первращаясь в гадкую и низкую потребность утешить уязвленное самолюбие. Тогда, после многих часов в кафе и кинотеатрах, в театрах и концертных залах, на выставках и даже в цирке, проведенных в мучительной нерешительности, Павел наконец признался Ане, что любит ее. В ответ на это она хихикнула, сказала: «Ой, у тебя пена в ухе», – и села в отъезжающий автобус. Только вечером по телефону он узнал от Ани, что она все это время не догадывалась, что у него к ней – чувства, а сама она всегда считала его лишь своим другом и надеется, что они смогут и дальше оставаться друзьями. Возможно, Павел, как это случалось с ним раньше, оставил бы на этом Аню, забыл про нее и вскоре с такой же робкой страстностью влюбился в другую, но тогда ему уже было известно о том, что он уедет в Мумбаи, а потому он решил новые романы оставить до приезда в этот город, славящийся соблазнительными и доступными женщинами, а пока во что бы то ни стало добиться Ани. Но даже теперь, поставив себе ясную целью затащить Аню в постель, а потом сразу же бросить, он не сменил тактики и все так же однообразно и пресно увивался вокруг нее, оставаясь на поводке все прежней длины. Аня не отвергала его, считая, что он смирился с положением друга. За прошедшие шесть месяцев гордый и жестокий первоначальный план усох до маленькой надежды, что удастся Аню хотя бы поцеловать.
Они стояли на платформе в метро. Аня набирала что-то на мобильном телефоне.
«Аня, я уезжаю на полгода. Ты ничего не хочешь мне сказать?» – спросил Павел.
«Скатертью дорога», – сказала Аня, подняла глаза от телефона и лукаво улыбнулась.
«И больше ничего?»
«И попутного ветра», – хихикнула Аня.
Павел подумал, что хорошо было бы дать ей оплеуху, так чтобы она свалилась на рельсы.
«Ну, хорошо. А ты будешь по мне скучать?» – спросил он.
«Коне-ечно», – сказала она, не отвлекаясь от телефона.
«А письма будешь мне писать?»
«Ага, каждый день».
Павел замолчал. Аня убрала телефон, посмотрела в сторону черного туннеля, откуда должен был выехать поезд, а потом повернулась и посмотрела на Павла.
«Сейчас или никогда!» – крикнул кто-то в голове Павла.
Павел взялся рукой за желтый шарфик, повязанный на шее у Ани, и осторожно потянул к себе, одновременно сам подавшись вперед, но не успел он преодолеть и половины расстояния между ее и своими губами, как Аня отклонилась назад и сказала:
«Паша, не надо!»
Павел отпустил шарфик.
Послышался гудок, в тунеле показались фонари переднего вагона, и через несколько секунд поезд остановился у платформы.
«Ну, пока», – сказала Аня.
«Пока», – сказал Павел, раскрывая руки для прощального объятия.
Они обнялись, и когда они должны были расцеловаться, Павел попробовал поймать ее губы, но Аня и тут ускользнула, ловко подставив ему щеку. Когда они разняли объятия, Павел удержал Анину руку и посмотрел на нее с нежностью, как смотрел два года назад. На этот взгляд Аня ответила приветливой улыбкой и зашла в вагон.
«Пока», – сказал Павел.
Дверь вагона закрылась, и прежде, чем поезд двинулся, Аня через стекло помахала рукой. Павел подождал, пока последний вагон скроется в туннеле, показал в ту сторону средний палец и сказал:
«До свидания, тупая блядь!»
Он шел по платформе, шел по переходу, ехал по другой ветке, снова шел по переходу, поднимался на эскалаторе, выходил на улицу под дождь и бежал домой. Все это время в голове у него стояло облако черных мыслей, из которого иногда молнией били ругательства. Облако клокотало:
«Это же какой нужно было быть толстокожей слонихой, чтобы не почувствовать, как я люблю ее! Как же! Не знала она! Все-то ты знала! Но ты не подпустишь к себе того, кто тебя добивается, кто думает, что недостоин тебя! Таких ты держишь при себе только затем, чтобы они своим присутствием напоминали, какая ты замечательная и обожаемая. А в это время ты крутишь жопой со всякими папиками, которым плевать даже, как тебя зовут. Лишь бы ты в нужный момент не отказала! А если откажешь, они легко найдут себе другую».
«Блядь, дура!» – сверкнула молния.
«И сам ты тоже хорош! Как шавка за ней бегал два года и ни на что не решился! Даже поцеловать ее нормально не мог! Ты мужчина или нет?! Если ты не можешь справиться с безмозглой малолеткой, то что ты вообще можешь?! Надо было сразу действовать, а не тянуть резину. Сколько часов моей единственной и неповторимой жизни потрачены на эту идиотку? Безвозвратно потрачены! »
«Блядь, ебанат!» – сверкнула еще одна молния.
«Ну, ничего! Это тебе урок! Впредь такого не будет. Вот приеду в Мумбаи, и больше никакой романтики. Одно кафе, одно кино, один ресторан, и – в все, в постель. Главное – не пытаться понять, что она там себе думает. Не хочет? Не надо! Не эта, так другая! И потом – ничего, трахнул – и забыл! А уж приеду из Мумбаи – и Аню трахну. Блядь, наручниками к кровати пристегну и трахну!»
Последняя мысль понравилась Павлу, и, смакуя ее на разные лады, он выключил воду, вышел из душа и направился в свою комнату, когда вдруг услышал из прихожей звонок мобильного телефона. Он достал из кармана куртки телефон и, увидев, что звонит мама, зажмурился и со всего размаху шлепнул себя ладонью по лбу.
«Алле»
«Павлик, ну, ты где? Мы уже горячее заказали!»
«Я дома»
«Дома? Ты что, не придешь?!»
«Мам, я совсем забыл»
«Как забыл?!»
«Из головы вылетело»
«Ой, что с тобой делать! Ну, быстро приезжай!»
«Да, я… может… я только пришел…»
«Раз только пришел, то лови скорей машину и давай сюда!»
«Ладно, сейчас приеду».
Павел положил трубку и пошел одеваться.
«Блядь! Что тебе мешало сказать, что ты устал, что на улице дождь, что нужно собирать чемодан, что ты знать не знаешь этих родственников, что плевать тебе на их существование и им на твое существование тоже плевать?! Почему, почему ты всегда подчиняешься?! Подчиняешься родственникам, подчиняешься друзьям, подчиняешься маршрутчику, подчиняешься продавцу овощами, подчиняешься грубияну в очереди! Все! Хватит! Сегодня – последний раз! С того момента, как ступишь на индийскую землю, будешь говорить всем: «Нет!» Индус, который помог тебе поднести багаж, попросит монету. Нет! Водитель такси хочет остановить у ворот университета, потому что ему неудобно разворачиваться. Нет, пусть везет, куда ему сказали! В университете дают комнату с соседом. Нет, по условиям стажировки, соседа быть не должно, уберите соседа! Участвовать в общественной жизни университета? Нет! Помогать индийским студентам? Нет, нашли, тоже, дурака! Ни за что не буду делать то, чего не хочется! Пусть попробует кто-нибудь заставить. Нет! Любого пошлю на хер!»
С таким настроением он вошел в главный зал модного ресторана «Студия», расположенного на верхнем этаже одного из особняков на Невском, где была назначена встреча с родственниками. Метрдотель, наряд которой был компромиссом между деловым костюмом и рабочей одеждой проститутки, проводила его к столику. За столиком с одной стороны сидела мама с Львом Николаевичем, а с другой – дочь Льва Николаевича Катя. Лев Николаевич стиснул руку Павла и, сотрясая ее, посмотрел на него полубезумными горящими глазами.
«Паша, я так рад с тобой познакомиться!» – сказал он.
Дочка поздоровалась по-английски. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что она похожа на папу.
Павел пришел, когда горячее было уже съедено, и пора было выбирать десерты. На столе стоял почти пустой графин водки.
«Я только кофе», – сказал Павел.
«Хаха. Ты русский?» – спросил Лев Николаевич.
«Да», – ответил Павел, не понимая, пытается ли родственник над ним пошутить или его оскорбить.
«Ну, так как же можно нам с тобой не испить водки?»
«Я не пью водку»
Лев Николаевич наклониклся над столом, посмотрел на Павла с театральным изумлением, а потом медленно перевел взляд на его маму.
«Он у тебя русский?» – спросил он маму.
«Нет, он индус», – сказала мама.
«И что там пьют у вас в Индии?» – спросил Лев Николаевич.
«Ничего не пьют. Воду пьют», – ответил Павел.
«А я вот знавал я одного индуса, – сказал Лев Николаевич. – Порядочный был пьяница. Кстати, только водку пил. А уж как напивался, так сразу стихи писал. Как же там у него было?»
Лев Николаевич окликнул официантку и заказал водки. Проводив официантку заинтересованным взглядом, он откинулся на спинку кресла и продекламировал:
«Мой груз пустой,- весь нищий мой багаж
Пускай развеет ветер штормовой.
Я понял, братья, счастье лишь в одном:
Пьянеть и – в пекло головой!»
«Знаешь эти стихи?» – спросил Лев Николавич Павла.
«Нет»
«А следовало бы. Это, мой мальчик, Рабиндранат Тагор».
«Сам ты мальчик. Иди на хуй», – подумал Павел.
Официантка принесла водку и рюмку.
«Так что в Индии пьют будьте нате», – сказал Лев Николаевич, разлил водку и поднял свою стопку.
Павел сидел, не двигаясь.
«Ну, чего ждешь? – спросил Лев Николаевич. – Тоста? Вот тебе тост. Ты ведь скоро уезжаешь. Давай, за твои успехи».
«За Мумбаи!» – сказал Павел, схватил стопку, чокнулся с Львом Николаевичем и стремительно выпил.
5
Павел сидел в салоне самолета. От начала его новой жизни прошло уже почти восемь часов. Новая жизнь началась в тот момент, когда офицер таможни протянула ему паспорт с печатью о выезде из России, и он вышел в зал ожидания аэропорта Пулково.
В баре зала ожидания он заказал бессовестно дорогую чашку кофе: русские деньги он уже не считал, зная, что в ближайшие полгода, а может, и вовсе никогда, они ему больше не понадобятся. Попивая маленькими глотками кофе, он представлял себе прекрасную жизнь в Мумбаи – жизнь без сомнений, без посторонних указаний, без докучливого чужого внимания, без опозданий, без водки, без уступок – без всех тех изъянов, которые делали невыносимым его существование в Петербурге.
«Прощайте, недоумки! Может, свидимся. А может, уже и не свидимся!» – говорил он шепотом, проходя по коридору, ведущему к двери самолета.
Теперь, уже в самолете, Павел отсчитывал минуты до прибытия в Мумбаи. Образ Мумбаи в его фантазии не имел определенных предметных очертаний: на протяжении четырех лет в университете ему слишком много рассказывали о том, как выглядела Индия в древности, и слишком мало – о том, какова эта страна на самом деле, и оттого Мумбаи виделся ему нескончаемым праздником из болливудских фильмов, с улицами, запруженными танцующими и поющими людьми. Павел был в центре этого праздника, успешный, волевой, решительный, не теряющий попусту ни минуты, всегда умеющий отказать, твердо знающий свои желания и готовый идти на все, ради их исполнения.
Наслаждаясь этой фантазией, Павел совсем забыл, как накануне ночью, собирая чемодан, он по двадцать минут не мог решить, какие рубашки или какую обувь ему брать с собой, а в промежутках между этими сложнейшими решениями по несколько раз проверял электронную почту и «вконтакте». Он забыл, как вместо того, чтобы поскорее собраться и лечь, чтобы на следующий день не проспать, он шел на кухню пить чай и смотреть телевизор, а потом вдруг вскакивал и снова начинал суетиться вокруг чемодана, лихорадочно хватая до одну, то другую вещь. Также он забыл, как едва удержался от того, чтобы написать смс Ане с еще одним признанием в любви. И еще он забыл, как с утра опять вышел из дома в самый последний момент, рискуя опоздать на самолет.
Нарисованная его воображением картина ничуть не дрогнула, когда послышался хлопок и самолет затрясся. Через эту картину, как через раскрашенное непробиваемое стекло, Павел видел, как прильнули к окнам пассажиры, сидящие у противоположного борта, как побежали по проходам стюардессы, как замигали красные табло, как сверху свесились кислородные маски. Кто-то сидел с неподвижно, вжавшись в кресло, кто-то вскакивал со своего места, кто-то бился в истерике, кто-то кричал, кто-то плакал. Соседка Павла, наклонившись вперед, прижала ко лбу сложенные в замок ладони и, зажмурившись, что-то быстро шептала. Павел отвернулся от нее и посмотрел в окно. Из-за того, что самолет накренился, в окно, у которого сидел Павел, было видно только чистое голубое небо и черный дым от горящей турбины.
«Идиоты! Полные идиоты! – думал он. – Давайте, молитесь! Потом будете думать, что вас спас бог. На самом деле, вас спас я! Самолет, на котором лечу я, просто не может разбиться. У меня отложена жизнь в Мумбаи!»
